Реиндустриализируй это
ОБЗОР / #7_2025
Текст: Наталия АНДРЕЕВА / Фото: Unsplash
Технологический суверенитет — это, конечно же, не только и не столько новые технологии, сколько продукты, создаваемые на основе этих технологий — и, значит, современная промышленность. Кто же, зачем и как реализует новую, «суверенную» промполитику?
Контекст
Самая сложная и капиталоемкая задача, связанная с технологическим суверенитетом, — создание/развитие промышленности, которой предстоит обеспечивать производство критически важных для страны продуктов.
Именно поэтому последние несколько лет стали эпохой «великого возвращения» государственной промышленной политики, проводимой под лозунгом суверенизации и, в случае развитых стран, реиндустриализации: новые концепции и стратегии развития промышленности приняли ЕС (и ряд стран Евросоюза), Китай и даже США — сначала в виде постковидной поддержки ряда индустрий, а затем, в 2025 году, — в виде прямых субсидий/инвестиций в предприятия из стратегически важных отраслей и заодно — в виде заградительных пошлин. В целом только за "ковидные" 2020−2022 годы в мире было введено 6+ тыс. мер поддержки промышленности, причем из них 4,7 тыс. предполагают прямое финансирование (субсидии, гранты и пр.).
Самая сложная и капиталоемкая задача, связанная с технологическим суверенитетом, — создание/развитие промышленности, которой предстоит обеспечивать производство критически важных для страны продуктов.
Именно поэтому последние несколько лет стали эпохой «великого возвращения» государственной промышленной политики, проводимой под лозунгом суверенизации и, в случае развитых стран, реиндустриализации: новые концепции и стратегии развития промышленности приняли ЕС (и ряд стран Евросоюза), Китай и даже США — сначала в виде постковидной поддержки ряда индустрий, а затем, в 2025 году, — в виде прямых субсидий/инвестиций в предприятия из стратегически важных отраслей и заодно — в виде заградительных пошлин. В целом только за "ковидные" 2020−2022 годы в мире было введено 6+ тыс. мер поддержки промышленности, причем из них 4,7 тыс. предполагают прямое финансирование (субсидии, гранты и пр.).
Количество новых мер поддержки промышленности (шт., мир)
Новые стратегии развития промышленности (2021−2025)
- ЕС: стратегия развития промышленности (2021); European Chips Act (2022); стратегия развития ОПК (2024) + план общеевропейского перевооружения Readiness 2030 (2025).
- США: Science and Chips Act (2022); Inflation Reduction Act (2022); America’s AI Action Plan (2025) и др.
- Китай: концепция развития новых рынков и отраслей «Индустрии будущего» (2024).
- Германия: стратегия развития оборонной промышленности (2024).
- Великобритания: концепция промышленного развития «Инвестиции-2035» (Invest2035, 2024); стратегия развития промышленности (2025) и отраслевые планы развития (2025).
- Франция: рамочная концепция «Реиндустриализация Франции: горизонт до 2035 года» (Réindustrialisation de la France à l’horizon 2035; 2024).
- Норвегия: концепция промышленной политики «Норвежская промышленность — конкурентоспособность для новых времен» (Industrien — konkurransekraft for en ny tid; 2024).
- Бразилия: стратегия «Новая промышленность Бразилии» (Nova Indústria Brasil, 2024); специальная программа «Суверенитет Бразилии» (Brasil Soberano Plan, 2025).
Внешне меры поддержки промышленности остались прежними: прямые субсидии и гранты, налоговые льготы, субсидирование спроса, поддержка экспорта и пр.
Но нюансы и новшества, конечно же, есть.
Во-первых, сильно поменялся глобальный контекст. В частности, с точки зрения перспектив экспорта и глобальной торговли 2025 год оказался таким «веселым», что суверенизация промышленных политик — уже не роскошь, а необходимость: если верить опросам промышленников, которые проводила BCG, то при введении импортных пошлин на уровне 25 % экспорт становится нерентабельным примерно для 90 % промышленных предприятий (устойчивее всех — производители сложного промышленного оборудования, но и им приходится не сладко).
Все это происходит на фоне совершенно не очевидных перспектив глобальной экономики: санкционная политика США, ожидаемое замедление роста ключевых экономик мира (по версии МВФ, в 2025 году темпы роста ВВП в США снизятся на 0,9 %, Китая — на 0,2 % и пр.), обострение ситуации на Ближнем Востоке, рост госдолга в развитых странах и пр. делают ситуацию слабо прогнозируемой.
Вопросы к экономике, экспорту и окупаемости определяют «во-вторых»: количество новых/критических технологий, которые, по идее, должны стать основой для новых промпродуктов в ближайшие 5−15 лет, выглядит запредельным; перспективы окупаемости не очень ясны, а государственные бюджеты не резиновые — и печатный станок тут не поможет. Поэтому большинство стран перешли от подхода «пусть расцветают сто цветов» и финансирования экосистем к точечной поддержке отраслей и отдельных компаний/продуктовых групп, в том числе в логике импортозамещения.
(По самым скромным подсчетам, проведенным E&Y в 2025 году, только для ЕС критически важны и подлежат срочному импортозамещению без малого 400 продуктов в восьми стратегически важных отраслях: аэрокосмической, химической и пр.; всего критических продуктов около 800.)
Но нюансы и новшества, конечно же, есть.
Во-первых, сильно поменялся глобальный контекст. В частности, с точки зрения перспектив экспорта и глобальной торговли 2025 год оказался таким «веселым», что суверенизация промышленных политик — уже не роскошь, а необходимость: если верить опросам промышленников, которые проводила BCG, то при введении импортных пошлин на уровне 25 % экспорт становится нерентабельным примерно для 90 % промышленных предприятий (устойчивее всех — производители сложного промышленного оборудования, но и им приходится не сладко).
Все это происходит на фоне совершенно не очевидных перспектив глобальной экономики: санкционная политика США, ожидаемое замедление роста ключевых экономик мира (по версии МВФ, в 2025 году темпы роста ВВП в США снизятся на 0,9 %, Китая — на 0,2 % и пр.), обострение ситуации на Ближнем Востоке, рост госдолга в развитых странах и пр. делают ситуацию слабо прогнозируемой.
Вопросы к экономике, экспорту и окупаемости определяют «во-вторых»: количество новых/критических технологий, которые, по идее, должны стать основой для новых промпродуктов в ближайшие 5−15 лет, выглядит запредельным; перспективы окупаемости не очень ясны, а государственные бюджеты не резиновые — и печатный станок тут не поможет. Поэтому большинство стран перешли от подхода «пусть расцветают сто цветов» и финансирования экосистем к точечной поддержке отраслей и отдельных компаний/продуктовых групп, в том числе в логике импортозамещения.
(По самым скромным подсчетам, проведенным E&Y в 2025 году, только для ЕС критически важны и подлежат срочному импортозамещению без малого 400 продуктов в восьми стратегически важных отраслях: аэрокосмической, химической и пр.; всего критических продуктов около 800.)
Объемы государственных вложений в рамках реализации промполитик по направлениям ($ млрд, 2023−2024, мир)
В-третьих, суверенная реиндустриализация и развитие промышленности в одной отдельно взятой стране — во многих случаях задачи, не имеющие решений, просто в силу экономики промышленных процессов: для одних отраслей критична себестоимость продукта (скажем, в индустрии моды размер костов определяет примерно все), а для других — геополитическая предсказуемость и безопасность цепочек поставок (тяжелая промышленность); и все телодвижения, связанные с переносом производств в страны прописки, могут и будут осуществляться исходя из этих соображений.
Ровно поэтому сами промышленные компании, в первую очередь — в контуре высокотехнологичных транснациональных корпораций, делают ставку не только на "решоринг", который просто убьет бизнес, но и на "близкошоринг" (nearshoring) и "дружеский шоринг" (friendshoring). При этом все бо́льшую роль начинают играть контроль над цепочками поставок (в частности, согласно глобальным опросам Capgemini, в 2025 году этот фактор считали ключевым 95 % руководителей промпредприятий), возвращение на основные рынки (92 %) и соображения, лежащие в области геополитики и/или национальной безопасности (90 %).
Ровно поэтому сами промышленные компании, в первую очередь — в контуре высокотехнологичных транснациональных корпораций, делают ставку не только на "решоринг", который просто убьет бизнес, но и на "близкошоринг" (nearshoring) и "дружеский шоринг" (friendshoring). При этом все бо́льшую роль начинают играть контроль над цепочками поставок (в частности, согласно глобальным опросам Capgemini, в 2025 году этот фактор считали ключевым 95 % руководителей промпредприятий), возвращение на основные рынки (92 %) и соображения, лежащие в области геополитики и/или национальной безопасности (90 %).
Сравнительные размеры затрат в автомобилестроении относительно США (%, 2025)
В-четвертых, в условиях бюджетных, технологических и прочих дефицитов основным игроком на промышленном поле становится государство. И это тот случай, когда традиционные опасения по поводу госкапитализма, глубинного государства и прочих ужасов отходят на второй план — просто в силу того, что, по сути дела, спасать бизнес (и его владельцев) от глобальной турбулентности больше некому.
Ожидания у промкомпаний соответствующие: по данным Capgemini, две трети рассчитывают на прямую и непрямую финансовую поддержку государства (субсидии, гранты, налоговые льготы); больше половины (57 %) — на государственно-частное партнерство.
Впрочем, есть вероятность, что спасение утопающих, в отличие от кризиса 2007−2008 годов, будет не бесплатным, в первую очередь — в США: в августе 2025 года корпорация Intel передала в собственность правительства США 10 % своих акций (в обмен на обещание субсидий); месяцем раньше министерство обороны приобрело контрольный пакет акций компании MP Materials, специализирующейся на добыче редкоземельных металлов; правительство также получило «золотую акцию» в японской Nippon Steel — за предоставленное компании право приобрести часть акций U. S. Steel. А Дональд Трамп и вовсе объявил «акции за субсидии» новым форматом реализации промышленной политики в Штатах.
И наконец, в‑пятых: помимо очевидных нюансов (геополитика и экономика), есть моменты менее обсуждаемые.
Например, тот факт, что реиндустриализация и все «-шоринги», возможно, будут проходить на новых технологических основаниях. Топ технологий, с использованием которых компании планируют разворачивать новые производства (по мнению экспертов Capgemini): анализ данных (58 % компаний собираются использовать их в 50 %+ технологических процессов), облачные технологии (55 %), Интернет вещей (48 %), «тяжелый» ИИ в паре с машинным обучением (47 %), промышленная робототехника (40 %), а также все роды и виды технологий автоматизации процессов (38 %).
Обновление технологической базы равнозначно обновлению кадров, в первую очередь — для компаний, планирующих переносить производства ближе к дому: 64 % компаний называют наличие рабочих критичным фактором для успешности любого «-шоринга», а 86 % и вовсе считают, что реиндустриализация потребует куда более квалифицированных кадров, чем, скажем, 20 лет назад.
И где брать этих людей, не очень понятно: например, по самым скромным оценкам, при сохранении ставки на реиндустриализацию к 2033 году в промышленности США будет создано 3,8 млн рабочих мест, причем заполнить удастся в лучшем случае половину, подсчитали в Deloitte. И в тех же США уже есть примеры «реиндустриализационных» задержек, связанных с кадровыми дефицитами (в частности, в 2023 году тайваньская TSMC была вынуждена отложить строительство завода в штате Аризона из-за дефицита рабочих; с дефицитом кадров сталкиваются даже разработческие и производственные проекты министерства обороны США).
Ожидания у промкомпаний соответствующие: по данным Capgemini, две трети рассчитывают на прямую и непрямую финансовую поддержку государства (субсидии, гранты, налоговые льготы); больше половины (57 %) — на государственно-частное партнерство.
Впрочем, есть вероятность, что спасение утопающих, в отличие от кризиса 2007−2008 годов, будет не бесплатным, в первую очередь — в США: в августе 2025 года корпорация Intel передала в собственность правительства США 10 % своих акций (в обмен на обещание субсидий); месяцем раньше министерство обороны приобрело контрольный пакет акций компании MP Materials, специализирующейся на добыче редкоземельных металлов; правительство также получило «золотую акцию» в японской Nippon Steel — за предоставленное компании право приобрести часть акций U. S. Steel. А Дональд Трамп и вовсе объявил «акции за субсидии» новым форматом реализации промышленной политики в Штатах.
И наконец, в‑пятых: помимо очевидных нюансов (геополитика и экономика), есть моменты менее обсуждаемые.
Например, тот факт, что реиндустриализация и все «-шоринги», возможно, будут проходить на новых технологических основаниях. Топ технологий, с использованием которых компании планируют разворачивать новые производства (по мнению экспертов Capgemini): анализ данных (58 % компаний собираются использовать их в 50 %+ технологических процессов), облачные технологии (55 %), Интернет вещей (48 %), «тяжелый» ИИ в паре с машинным обучением (47 %), промышленная робототехника (40 %), а также все роды и виды технологий автоматизации процессов (38 %).
Обновление технологической базы равнозначно обновлению кадров, в первую очередь — для компаний, планирующих переносить производства ближе к дому: 64 % компаний называют наличие рабочих критичным фактором для успешности любого «-шоринга», а 86 % и вовсе считают, что реиндустриализация потребует куда более квалифицированных кадров, чем, скажем, 20 лет назад.
И где брать этих людей, не очень понятно: например, по самым скромным оценкам, при сохранении ставки на реиндустриализацию к 2033 году в промышленности США будет создано 3,8 млн рабочих мест, причем заполнить удастся в лучшем случае половину, подсчитали в Deloitte. И в тех же США уже есть примеры «реиндустриализационных» задержек, связанных с кадровыми дефицитами (в частности, в 2023 году тайваньская TSMC была вынуждена отложить строительство завода в штате Аризона из-за дефицита рабочих; с дефицитом кадров сталкиваются даже разработческие и производственные проекты министерства обороны США).
Группы компетенций, критичные для реиндустриализации (% компаний, 2024)
Конфигурации стратегий поддержки промышленности/реиндустриализации сильно варьируются в зависимости от стартовых позиций, геополитической ситуации и пр. А также от внутри- и внешнеполитических задач различных стран.
Для США главные задачи — разнообразный «-шоринг» и реиндустриализация: возвращение производства критических продуктов в родные секвойи. При этом вопросы рынков сбыта, логистики и пр. мало кого волнуют: специфика «критических продуктов" — низкая, если не отсутствующая, эластичность спроса; некоторые вещи (ИИ-чипы, гиперзвуковые истребители) будут покупать вне зависимости от их стоимости.
Для Китая самая актуальная задача — развитие внутреннего спроса/потребления, потому что перспективы продажи всего и вся в развитые страны неясны, а мировая периферия далеко не так платежеспособна, как хотелось бы… ну, и, кроме того, с хайтек-промышленностью в стране и так все хорошо.
Для остальных стран, в том числе Евросоюза и Азиатско-Тихоокеанского региона, критично выживание/развитие суверенных производителей в условиях, когда технологический кран могут перекрыть в любой момент, — и эти страны вынужденно делают ставку на ограничение импорта (а ЕС приходится еще и активно раздавать промпредприятиям деньги, чтобы все не разорились раньше времени).
Для США главные задачи — разнообразный «-шоринг» и реиндустриализация: возвращение производства критических продуктов в родные секвойи. При этом вопросы рынков сбыта, логистики и пр. мало кого волнуют: специфика «критических продуктов" — низкая, если не отсутствующая, эластичность спроса; некоторые вещи (ИИ-чипы, гиперзвуковые истребители) будут покупать вне зависимости от их стоимости.
Для Китая самая актуальная задача — развитие внутреннего спроса/потребления, потому что перспективы продажи всего и вся в развитые страны неясны, а мировая периферия далеко не так платежеспособна, как хотелось бы… ну, и, кроме того, с хайтек-промышленностью в стране и так все хорошо.
Для остальных стран, в том числе Евросоюза и Азиатско-Тихоокеанского региона, критично выживание/развитие суверенных производителей в условиях, когда технологический кран могут перекрыть в любой момент, — и эти страны вынужденно делают ставку на ограничение импорта (а ЕС приходится еще и активно раздавать промпредприятиям деньги, чтобы все не разорились раньше времени).
Количество новых мер поддержки промышленности, принятых в регионах (2023)
И где-то между импортозамещением и развитием национальной промышленности возникают три ключевых вопроса (для всех суверенизирующихся стран, включая Россию), определяющих пространство для политического и инвестиционного маневра: что производить, как производить и кому это продавать?
Что?
Самый горячий вопрос — это, конечно, что производить. Технологическая и продуктовая приоритезация — процесс мучительный (см., в частности, затянувшуюся историю с разработкой и утверждением некоторых российских национальных проектов технологического суверенитета/лидерства), и общемировой консенсус в этой сфере сложился лишь частично.
Все страны с мало-мальской претензией на технологический суверенитет определились с критическими технологиями: ИИ, передовые производственные технологии, биотехнологии, технологии производства и хранения «чистой» энергии, автономные и беспилотные системы, робототехника и пр. Зоны приоритетов, в общем, универсальны как для США, так и для Китая, и для ЕС.
Но следующий шаг уже сложнее: критические и новые технологии — это предполагаемые будущие промышленные продукты; и четкие решения о том, какие продукты нужно/ можно производить, принять крайне сложно даже бизнесу, знающему свои рынки и своих потребителей. А на уровне государственной политики эта задача выглядит и вовсе невыполнимой.
Например, по не самым оптимистичным оценкам, в 2025 году от трети до половины «критических» промышленных продуктов в приоритетных для ЕС индустриях (полупроводники, фармацевтика, энергетика, телекоммуникации и пр.) поставляются в страны союза из-за рубежа, и — с учетом происходящего в мире — уже в ближайшие годы даже индустриально развитой Германии нужно будет каким-то образом налаживать производство порядка 600 наименований хайтек-продукции (из 1200+).
Самый горячий вопрос — это, конечно, что производить. Технологическая и продуктовая приоритезация — процесс мучительный (см., в частности, затянувшуюся историю с разработкой и утверждением некоторых российских национальных проектов технологического суверенитета/лидерства), и общемировой консенсус в этой сфере сложился лишь частично.
Все страны с мало-мальской претензией на технологический суверенитет определились с критическими технологиями: ИИ, передовые производственные технологии, биотехнологии, технологии производства и хранения «чистой» энергии, автономные и беспилотные системы, робототехника и пр. Зоны приоритетов, в общем, универсальны как для США, так и для Китая, и для ЕС.
Но следующий шаг уже сложнее: критические и новые технологии — это предполагаемые будущие промышленные продукты; и четкие решения о том, какие продукты нужно/ можно производить, принять крайне сложно даже бизнесу, знающему свои рынки и своих потребителей. А на уровне государственной политики эта задача выглядит и вовсе невыполнимой.
Например, по не самым оптимистичным оценкам, в 2025 году от трети до половины «критических» промышленных продуктов в приоритетных для ЕС индустриях (полупроводники, фармацевтика, энергетика, телекоммуникации и пр.) поставляются в страны союза из-за рубежа, и — с учетом происходящего в мире — уже в ближайшие годы даже индустриально развитой Германии нужно будет каким-то образом налаживать производство порядка 600 наименований хайтек-продукции (из 1200+).
Доля импорта критических промышленных продуктов в отдельных отраслях (%, 2025)
Проблему продуктовой приоритезации пока, кажется, решил только Китай — за счет архитектуры разработки и реализации государственных промышленных стратегий и программ развития.
В абсолютном большинстве случаев технологическое и промышленное планирование идет «от рынка», причем буквально: в каждой программе технологического развития закреплены а) перечни приоритетных продуктов, разрабатываемые строго при участии заинтересованных потребителей, и б) целевые рыночные сценарии использования этих продуктов (юз-кейсы для потребителей с понятной экономикой процесса). Ровно в этой логике сформирована концепция «Индустрии будущего» (100 новых высокотехнологичных продуктов мирового уровня + 100 целевых сценариев их использования); по этому же принципу работают региональные и городские программы поддержки развития беспилотных авиационных систем (нет целевого сценария использования БПЛА для бизнеса — нет денег на разработку БПЛА и на обустройство БПЛА-маршрутов).
И, судя по всему, китайский опыт в ближайшие годы будет очень актуален, потому что примеров неоднозначных результатов промышленной и технологической политики, направленной на чисто потребительские рынки, в мировой практике более чем достаточно.
Самый свежий и наглядный — история с электромобилями: в тех же США до сих пор глубоко не очевидно, насколько EV привлекательны для покупателей в реальных рыночных условиях (без госдотаций/субсидирования спроса — $ 7,5 тыс. на авто); и в этой связи на рынке уже раздаются неприятные звоночки — только за 2023 год стоимость подержанных электромобилей в Штатах упала на целых 32 %, а компании начали отказываться от EV-парка в пользу ДВС (например, Hertz Global Holdings). Иными словами, государство просубсидировало продукт, который без субсидий никто не купит.
И в этом плане не случайно внимание наших коллег и конкурентов к ВПК как двигателю технологического и промышленного прогресса (со множеством поправок на ветер и сложившиеся практики) — это, пожалуй, единственная по-настоящему высокотехнологичная сфера, где государство может выступить квалифицированным заказчиком.
В абсолютном большинстве случаев технологическое и промышленное планирование идет «от рынка», причем буквально: в каждой программе технологического развития закреплены а) перечни приоритетных продуктов, разрабатываемые строго при участии заинтересованных потребителей, и б) целевые рыночные сценарии использования этих продуктов (юз-кейсы для потребителей с понятной экономикой процесса). Ровно в этой логике сформирована концепция «Индустрии будущего» (100 новых высокотехнологичных продуктов мирового уровня + 100 целевых сценариев их использования); по этому же принципу работают региональные и городские программы поддержки развития беспилотных авиационных систем (нет целевого сценария использования БПЛА для бизнеса — нет денег на разработку БПЛА и на обустройство БПЛА-маршрутов).
И, судя по всему, китайский опыт в ближайшие годы будет очень актуален, потому что примеров неоднозначных результатов промышленной и технологической политики, направленной на чисто потребительские рынки, в мировой практике более чем достаточно.
Самый свежий и наглядный — история с электромобилями: в тех же США до сих пор глубоко не очевидно, насколько EV привлекательны для покупателей в реальных рыночных условиях (без госдотаций/субсидирования спроса — $ 7,5 тыс. на авто); и в этой связи на рынке уже раздаются неприятные звоночки — только за 2023 год стоимость подержанных электромобилей в Штатах упала на целых 32 %, а компании начали отказываться от EV-парка в пользу ДВС (например, Hertz Global Holdings). Иными словами, государство просубсидировало продукт, который без субсидий никто не купит.
И в этом плане не случайно внимание наших коллег и конкурентов к ВПК как двигателю технологического и промышленного прогресса (со множеством поправок на ветер и сложившиеся практики) — это, пожалуй, единственная по-настоящему высокотехнологичная сфера, где государство может выступить квалифицированным заказчиком.
Планы развития оборонной промышленности ЕС
Стратегия развития оборонной промышленности ЕС и программа Readiness 2030 фактически направлены на пересборку общей архитектуры финансирования оборонно-промышленного комплекса по всей цепочке создания стоимости, начиная с оборонных R&D и заканчивая организацией закупок.
Основная цель обоих документов — обеспечить предприятиям ОПК гарантированный спрос на ближайшие 10 лет (по Readiness 2030 — до 2030 года, по Стратегии развития оборонной промышленности — до 2035‑го), который сделал бы привлекательными модернизацию имеющихся производственных мощностей, создание единых технических/технологических стандартов и пр.
Ключевые целевые показатели Стратегии развития оборонной промышленности направлены на увеличение военно-технологической и военно-промышленной независимости Евросоюза; к 2030 году:
Для достижения этих целей ЕС запускает/обновляет механизмы обеспечения гарантированного опережающего финансирования ОПК.
Основная цель обоих документов — обеспечить предприятиям ОПК гарантированный спрос на ближайшие 10 лет (по Readiness 2030 — до 2030 года, по Стратегии развития оборонной промышленности — до 2035‑го), который сделал бы привлекательными модернизацию имеющихся производственных мощностей, создание единых технических/технологических стандартов и пр.
Ключевые целевые показатели Стратегии развития оборонной промышленности направлены на увеличение военно-технологической и военно-промышленной независимости Евросоюза; к 2030 году:
- объем торговли оборонной продукцией внутри ЕС должен составлять не менее 35 % от объема оборонного рынка ЕС;
- не менее 50 % бюджета оборонного госзаказа государств-членов должно быть направлено на закупки по линии EDTIB, а к 2035 году — 60 %;
- государства-члены должны закупать не менее 40 % военной техники на совместной основе.
Для достижения этих целей ЕС запускает/обновляет механизмы обеспечения гарантированного опережающего финансирования ОПК.
- Специализированная программа «Безопасность для Европы» (Security Action for Europe): новое направление финансирования под эгидой Еврокомиссии (до € 150 млрд); основной механизм — структурированные долгосрочные кредиты, обеспеченные бюджетом ЕС, предоставляются государствам — членам ЕС для закупок у европейской оборонной промышленности.
- Увеличение национальных расходов на оборону: использование Пакта о стабильности и росте (Stability and Growth Pact) для превышения установленных обязательств в размере 1,5 % от ВВП в год до четырех лет — в рамках фискальных правил ЕС.
- Использование существующих финансовых инструментов для увеличения инвестиций в оборону и безопасность (оборонно-промышленные проекты, стимулирующие региональное развитие; инновации для ОПК и пр.).
- Увеличение лимитов по кредитованию проектов в области обороны и безопасности со стороны Европейского инвестиционного банка (EIB).
- Привлечение частного капитала, в том числе в рамках общеевропейской стратегии сбережений и инвестиций (Savings and Investments Union Strategy, 2025).
Огрубляя, можно сказать, что ближайшее будущее продуктовой промышленной политики — это ориентация на b2b-индустрии.
Рацио у этого хода очень простое: никакое правительство никогда не угадает, куда повернут потребительские тренды не то что через год — через месяц (спрашивается, кто мог предсказать, что россияне потратят 2 млрд руб. на покупку игрушек лабубу?). Соответственно, на принципиальный вопрос о том, кого из производителей нужно поддерживать, а кого — выгнать на мороз, ответить физически невозможно. А бизнес, в теории, может [хотя бы примерно] сказать, какие продукты ему будут нужны в горизонте трех-пяти лет.
Рацио у этого хода очень простое: никакое правительство никогда не угадает, куда повернут потребительские тренды не то что через год — через месяц (спрашивается, кто мог предсказать, что россияне потратят 2 млрд руб. на покупку игрушек лабубу?). Соответственно, на принципиальный вопрос о том, кого из производителей нужно поддерживать, а кого — выгнать на мороз, ответить физически невозможно. А бизнес, в теории, может [хотя бы примерно] сказать, какие продукты ему будут нужны в горизонте трех-пяти лет.
Как?
Сакраментальный вопрос о технологических приоритетах и продуктах в последние годы сильно потеснил историю с производственными мощностями и технологиями, а между тем сюжет с индустриями 4.0 и новой технологической базой промышленности никуда не делся, просто выпал из медийного поля.
Промышленные и технологические компании, планирующие перенос производств поближе к местам прописки своих штаб-квартир, ориентируются на несколько групп производственных технологий, в первую очередь — на автоматизацию, роботизацию и цифровизацию всех родов и видов (ИИ и машинное обучение, облака, дата-аналитика); остальные компании, инвестирующие в модернизацию производств, используют примерно эти же строительные блоки.
Сакраментальный вопрос о технологических приоритетах и продуктах в последние годы сильно потеснил историю с производственными мощностями и технологиями, а между тем сюжет с индустриями 4.0 и новой технологической базой промышленности никуда не делся, просто выпал из медийного поля.
Промышленные и технологические компании, планирующие перенос производств поближе к местам прописки своих штаб-квартир, ориентируются на несколько групп производственных технологий, в первую очередь — на автоматизацию, роботизацию и цифровизацию всех родов и видов (ИИ и машинное обучение, облака, дата-аналитика); остальные компании, инвестирующие в модернизацию производств, используют примерно эти же строительные блоки.
Технологические приоритеты в области производственных технологий в компаниях, реализующих стратегии реиндустриализации/решоринга (% ответивших, 2024)
Динамика модернизационных усилий лучше всего видна на примере внедрения промышленной робототехники.
С 2018 по 2024 год, по данным Международной федерации робототехники (IFR), плотность использования промышленных роботов в среднем по миру выросла в два раза, с 74 (на 10 тыс. занятых в промышленности) до 162 шт. Рост, как можно легко догадаться, шел преимущественно за счет Китая: в Поднебесной устанавливают примерно 270 тыс. новых роботов в год; при этом 47 % спроса приходится на робототехнические решения от китайских производителей (в 2013 году — 28 %).
Понятно, что интенсивность роботизации любой национальной промышленности — производная от специализации этой промышленности: самые крупные потребители промышленных роботов — производители микроэлектроники (125 тыс. новых роботов в 2023 году), автомобилестроение (135 тыс.) и металлургия (76 тыс.); а потенциал роботизации традиционных отраслей — в частности, горнодобывающей — невелик.
Однако, вне зависимости от структуры промышленности, есть нюанс, с которым вынуждены считаться все претенденты на промышленный суверенитет: нормальное продуктовое предложение на рынке промышленной роботизации и автоматизации, к сожалению, есть только в пяти странах мира: Японии, Швейцарии, Германии, Дании и Италии; производители из всех остальных стран на мировом рынке пока проходят по категории «статистическая погрешность», а китайские производители промроботов, судя по всему, предпочитают работать с национальным рынком, благо емкость его запредельна.
(Похожая ситуация, кстати, с "промышленным оборудованием" в целом; например, в 2021 году топ‑3 стран-экспортеров по этой позиции: Китай с 31 % глобального рынка, Германия и Япония — с 13 %; хорошо, что Китай может чем-то кому-то помочь, но плохо, что роботов они пока что активно не продают.)
С 2018 по 2024 год, по данным Международной федерации робототехники (IFR), плотность использования промышленных роботов в среднем по миру выросла в два раза, с 74 (на 10 тыс. занятых в промышленности) до 162 шт. Рост, как можно легко догадаться, шел преимущественно за счет Китая: в Поднебесной устанавливают примерно 270 тыс. новых роботов в год; при этом 47 % спроса приходится на робототехнические решения от китайских производителей (в 2013 году — 28 %).
Понятно, что интенсивность роботизации любой национальной промышленности — производная от специализации этой промышленности: самые крупные потребители промышленных роботов — производители микроэлектроники (125 тыс. новых роботов в 2023 году), автомобилестроение (135 тыс.) и металлургия (76 тыс.); а потенциал роботизации традиционных отраслей — в частности, горнодобывающей — невелик.
Однако, вне зависимости от структуры промышленности, есть нюанс, с которым вынуждены считаться все претенденты на промышленный суверенитет: нормальное продуктовое предложение на рынке промышленной роботизации и автоматизации, к сожалению, есть только в пяти странах мира: Японии, Швейцарии, Германии, Дании и Италии; производители из всех остальных стран на мировом рынке пока проходят по категории «статистическая погрешность», а китайские производители промроботов, судя по всему, предпочитают работать с национальным рынком, благо емкость его запредельна.
(Похожая ситуация, кстати, с "промышленным оборудованием" в целом; например, в 2021 году топ‑3 стран-экспортеров по этой позиции: Китай с 31 % глобального рынка, Германия и Япония — с 13 %; хорошо, что Китай может чем-то кому-то помочь, но плохо, что роботов они пока что активно не продают.)
Страны — основные производители промышленной робототехники (%, 2025)
Уровень проникновения промышленных роботов (шт. на 10 тыс. занятых, 2023)
Кому?
Если технологические, продуктовые и производственные вопросы останутся актуальными для суверенизирующихся стран в условной среднесрочной перспективе (от года до пяти), то самый острый долгосрочный вопрос — это вопрос экспорта.
Для стран второго технологического эшелона (включая Россию, Индию, Бразилию и прочих продуктово- и промышленно-отстающих) реиндустриализация — или модернизация промышленности — равняется интернационализации бизнеса: никакие внутренние рынки современную хайтек-промышленность не прокормят, за исключением госзаказа на продукцию уже упоминавшегося военно-промышленного комплекса.
Нынешний технологический и промышленный суверенитет Китая и США, например, оплатили страны, активно импортировавшие их продукцию; у китайских, американских, немецких и южнокорейских компаний уже есть сложившиеся рынки сбыта, глобальная продуктовая экспертиза, деньги на обновление производственных мощностей и пр.
Как будут выкручиваться все остальные — с учетом крайне неопределенных глобальных экономических и геополитических перспектив — и каким образом будет устроена экономика производственных / продуктовых проектов потенциальных «национальных чемпионов», пока непонятно (кроме понятной стратегии превращения нефтедолларов в субсидии, гранты и налоговые льготы для компаний в приоритетных технологических секторах; но и с нефтедолларами сейчас всё сложно).
Если технологические, продуктовые и производственные вопросы останутся актуальными для суверенизирующихся стран в условной среднесрочной перспективе (от года до пяти), то самый острый долгосрочный вопрос — это вопрос экспорта.
Для стран второго технологического эшелона (включая Россию, Индию, Бразилию и прочих продуктово- и промышленно-отстающих) реиндустриализация — или модернизация промышленности — равняется интернационализации бизнеса: никакие внутренние рынки современную хайтек-промышленность не прокормят, за исключением госзаказа на продукцию уже упоминавшегося военно-промышленного комплекса.
Нынешний технологический и промышленный суверенитет Китая и США, например, оплатили страны, активно импортировавшие их продукцию; у китайских, американских, немецких и южнокорейских компаний уже есть сложившиеся рынки сбыта, глобальная продуктовая экспертиза, деньги на обновление производственных мощностей и пр.
Как будут выкручиваться все остальные — с учетом крайне неопределенных глобальных экономических и геополитических перспектив — и каким образом будет устроена экономика производственных / продуктовых проектов потенциальных «национальных чемпионов», пока непонятно (кроме понятной стратегии превращения нефтедолларов в субсидии, гранты и налоговые льготы для компаний в приоритетных технологических секторах; но и с нефтедолларами сейчас всё сложно).
Объем высокотехнологичного экспорта ($ млрд, в текущих ценах)
Почем?
Ну и вишенка на торте стратегической неопределенности — общая цена промышленного суверенитета. И для государств, и для промышленных компаний, и для потребителей (как прямо, так и опосредованно).
Государства, по различным оценкам, покрывают от 20 % до 30 % капитальных затрат в "реиндустрилизационных" и модернизационных промышленных проектах, нацеленных на критические индустрии и технологии. При этом в ближайшие три года затраты глобального бизнеса только на разнообразные «-шоринги» и реиндустриализацию стран прописки, по самым скромным оценкам [от Capgemini], составят $ 4,7 трлн, а уже понесенные (2022−2025) достигли $ 3,1 трлн.
И вложения в производственные мощности, конечно же, будут не единственным видом затрат: например, в случае с ЕС перенос производств обратно в Старый Свет приведет к увеличению себестоимости промпродукции на 30−100 %, в зависимости от отрасли; готовы ли конечные потребители платить за геополитические амбиции и паранойю нацбезопасности такие деньги, да еще в условиях тотального кризиса стоимости жизни, вопрос открытый.
Ну и вишенка на торте стратегической неопределенности — общая цена промышленного суверенитета. И для государств, и для промышленных компаний, и для потребителей (как прямо, так и опосредованно).
Государства, по различным оценкам, покрывают от 20 % до 30 % капитальных затрат в "реиндустрилизационных" и модернизационных промышленных проектах, нацеленных на критические индустрии и технологии. При этом в ближайшие три года затраты глобального бизнеса только на разнообразные «-шоринги» и реиндустриализацию стран прописки, по самым скромным оценкам [от Capgemini], составят $ 4,7 трлн, а уже понесенные (2022−2025) достигли $ 3,1 трлн.
И вложения в производственные мощности, конечно же, будут не единственным видом затрат: например, в случае с ЕС перенос производств обратно в Старый Свет приведет к увеличению себестоимости промпродукции на 30−100 %, в зависимости от отрасли; готовы ли конечные потребители платить за геополитические амбиции и паранойю нацбезопасности такие деньги, да еще в условиях тотального кризиса стоимости жизни, вопрос открытый.
Ожидаемые последствия решоринга промпредприятий (% ответивших компаний)
Задача со звездочкой
Россия во всех этих процессах, как всегда, выглядит неоднозначно.
Лучше всего — с точки зрения политики — дела обстоят с поддержкой «как», то есть производственных технологий и оборудования.
Остальные животрепещущие вопросы — что именно нужно производить на новом промышленном оборудовании и кому все это продавать — пока остаются без четких ответов.
Суверенные «продуктовые» цели отчасти зафиксированы в национальных проектах технологического лидерства; например, национальный проект «Беспилотные авиационные системы» работает с очень понятной группой продуктов (все роды и виды БПЛА: самолеты, вертолеты, мультироторы) и инфраструктур для них (в том числе чисто российских решений, обеспечивающих интеграцию всех БПЛА в единое воздушное пространство); «продукты» — абстрактные, но тем не менее упоминаются в нацпроекте «Новые материалы и химия».
Но есть два «но»: 1) восемь нацпроектов технологического лидерства покрывают примерно одну десятую «критических и новых технологий», с которыми работают наши геополитические партнеры и конкуренты; 2) практически все они сформулированы в логике импортозамещения (реальное технологически-продуктовое лидерство под ключ — продукты мирового уровня на базе полностью отечественных разработок и компонентной базы — пока есть только в НП «Новые атомные и энергетические технологии»).
Кроме того, с практической точки зрения у вопроса «что производить» есть неудобная сторона: это самое «что» кто-то должен разработать и произвести, причем так, чтобы продать не только на внутреннем рынке [с неизбежной наценкой ×4], но и на внешнем.
А с этим в России пока не очень хорошо: абсолютное большинство предприятий с приличной экспортной экспертизой — это нефтегаз, металлурги и немного химическая промышленность (в основном, производители удобрений); а три самые конкурентоспособные на мировом уровне российские отрасли (по оценкам UNIDO) — это металлургия, добыча энергоносителей и лесная промышленность.
Для решения обозначенной проблемы создан и работает национальный проект «Экспорт», предполагающий, в числе прочего, поддержку экспорта несырьевых/неэнергетических товаров: продукции машиностроения, фармацевтической отрасли, металлургии (у которой и так все неплохо), химической и лесной промышленности. Беда только в том, что в нынешних условиях основная проблема экспорта — не логистические издержки и не оформление разрешительной документации.
Так что главный вопрос всех претендентов на технологический/промышленный суверенитет — «кому продать [еще не существующие] промышленные продукты» — в России пока не существует.
Россия во всех этих процессах, как всегда, выглядит неоднозначно.
Лучше всего — с точки зрения политики — дела обстоят с поддержкой «как», то есть производственных технологий и оборудования.
- Принят национальный проект технологического лидерства «Средства производства и автоматизации», предполагающий, ни много ни мало, кардинальное увеличение количества промышленных роботов на российских предприятиях (с 19 шт. на 10 тыс. занятых в 2024 году до 145 шт. в 2030‑м) и достижение «технологической независимости» России в части средств производства на уровне 95 %.
- В разных формах поддерживается спрос на промроботов: в 2025 году принято решение о субсидировании затрат на их приобретение и внедрение (до 20 % от стоимости), причем Минпромторг допускает закупку не только отечественного, но и зарубежного оборудования; в рамках нацпроекта работает программа льготного лизинга промышленных роботов (в обрабатывающей промышленности).(И спрос, конечно, проблема, поскольку окупаемость внедрения промроботов — большой вопрос; она во многом зависит от размеров серий, а перспективы у «большой серийности» российских промышленных продуктов такие же смутные, как у российского неэнергетического экспорта.)
- Приняты решения о роботизации и соответствующие планы трех крупнейших технологических госкорпораций: «Росатом», «Ростех» и «Роскосмос»; целевой показатель роботизации — не менее 230 роботов на 10 тыс. работников к 2030 году, то есть почти в два раза больше, чем в среднероссийских планах.
- С мая 2025 года работает программа поддержки производителей промышленной робототехники (субсидирование кредитов на пополнение оборотных средств и/или операционной деятельности); для ускорения появления и внедрения отечественных решений планируется создание центров промышленной робототехники на базе НГТУ им. Р. Е. Алексеева, МГТУ им. Н. Э. Баумана и др.(Развитие отечественных производителей — такая же непростая задача, как поддержка спроса: по данным группы компаний «Элементум Технолоджис», в 2024 году в России всего 17 компаний занимались проектированием промроботов, причем до мелкой серии свои продукты довели только семь из них.)
Остальные животрепещущие вопросы — что именно нужно производить на новом промышленном оборудовании и кому все это продавать — пока остаются без четких ответов.
Суверенные «продуктовые» цели отчасти зафиксированы в национальных проектах технологического лидерства; например, национальный проект «Беспилотные авиационные системы» работает с очень понятной группой продуктов (все роды и виды БПЛА: самолеты, вертолеты, мультироторы) и инфраструктур для них (в том числе чисто российских решений, обеспечивающих интеграцию всех БПЛА в единое воздушное пространство); «продукты» — абстрактные, но тем не менее упоминаются в нацпроекте «Новые материалы и химия».
Но есть два «но»: 1) восемь нацпроектов технологического лидерства покрывают примерно одну десятую «критических и новых технологий», с которыми работают наши геополитические партнеры и конкуренты; 2) практически все они сформулированы в логике импортозамещения (реальное технологически-продуктовое лидерство под ключ — продукты мирового уровня на базе полностью отечественных разработок и компонентной базы — пока есть только в НП «Новые атомные и энергетические технологии»).
Кроме того, с практической точки зрения у вопроса «что производить» есть неудобная сторона: это самое «что» кто-то должен разработать и произвести, причем так, чтобы продать не только на внутреннем рынке [с неизбежной наценкой ×4], но и на внешнем.
А с этим в России пока не очень хорошо: абсолютное большинство предприятий с приличной экспортной экспертизой — это нефтегаз, металлурги и немного химическая промышленность (в основном, производители удобрений); а три самые конкурентоспособные на мировом уровне российские отрасли (по оценкам UNIDO) — это металлургия, добыча энергоносителей и лесная промышленность.
Для решения обозначенной проблемы создан и работает национальный проект «Экспорт», предполагающий, в числе прочего, поддержку экспорта несырьевых/неэнергетических товаров: продукции машиностроения, фармацевтической отрасли, металлургии (у которой и так все неплохо), химической и лесной промышленности. Беда только в том, что в нынешних условиях основная проблема экспорта — не логистические издержки и не оформление разрешительной документации.
Так что главный вопрос всех претендентов на технологический/промышленный суверенитет — «кому продать [еще не существующие] промышленные продукты» — в России пока не существует.
Структура промышленного экспорта (%, 2021)
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ