Дело за малыми

На пленарном заседании ПМЭФ 2024 президент РФ В. Путин упомянул грядущие федеральные проекты развития российских городов, важные для укрепления российского технологического суверенитета. Речь идет о мастер-­планах — по аналогии с развитием опорных городов Арктики и Дальнего Востока.

Несмотря на то что планы были упомянуты без подробностей, важность этого эпизода сложно переоценить: подготовка городских мастер-­планов и программ их реализации дает возможность системно заняться тем, чтобы как регионы, так и отдельные города начали вносить заметный вклад в научно-­технологическое и инновационное развитие России.

Честно говоря, эта необходимость назревала последние лет 10: в условиях, когда почти все доступные стартапам, скейлапам и вообще инновационным энтузиастам деньги сосредоточены в Москве (и, соответственно, привлекают людей и компании), сложно ожидать от регионов и городов особого рвения в части развития науки, технологий и бизнесов на их основе.

Поэтому в плане обеспеченности региональными и городскими инновационными экосистемами (в самом широком их понимании) Россия довольно сильно отстает от западных коллег и партнеров.

Например, в ЕС 80 % инновационных экосистем сосредоточены вне городов-­миллионников (а пятая часть работает в городах с населением менее 100 тыс. человек); 2/3 экосистем являются региональными (работают на территории и в интересах территории, в отличие от экосистем национального и международного уровня).

На этом фоне диспропорции в развитии условно-­технологического сектора между Москвой и остальной Россией / российскими городами, конечно, колоссальные. И лучше всего это заметно в части венчурного финансирования: доля Москвы в объеме российского венчура колеблется в пределах 70−90 %, в зависимости от года и наличия [редких, как единороги] крупных сделок в регионах; доля столицы в общем количестве сделок колеблется куда меньше и составляет порядка двух третей (65−75 % в 2017—2023 годах).

При этом в Великобритании, например, ситуация качественно иная: с 2013 года доля Лондона в общем объеме венчурного финансирования только пару раз превысила 70 % (на 1 % и 3 %); а в последние пять лет доля регионов медленно, но верно растет.

Понятно, что сравнивать Россию и Великобританию — ​занятие сомнительное. Однако ясно, что ситуация с венчуром и растущей ролью нестоличных научных и предпринимательских центров — ​одно из следствий повсеместной суверенизации технологического развития и последовательной работы с региональными и локальными научно-­технологическими (или даже потенциальными) центрами, не охваченными ни государственным вниманием, ни финансированием.

Характерный комплекс инициатив в этой части сложился в США. В стране реализуются несколько [идеологически] связанных программ, предназначенных для того, чтобы выжать из глубинного регионального научно-­технологического комплекса всё, что только можно.

1. Программа «региональных инновационных двигателей» (Regional Innovation Engines) под эгидой Национального научного фонда: поддержка инновационных экосистем территорий, специализирующихся на приоритетных для страны критических и перспективных технологиях (полупроводники, новая энергетика, технологии для ВПК, климатические и пр.); на каждый «двигатель» выделяется до $ 160 млн. Основная задача экосистем — ​ускорение трансфера технологий; предпочтение отдается территориям и организациям, ранее не участвовавшим в программах развития Национального научного фонда.

2. Масштабная программа поддержки региональных технологических и инновационных центров (Regional Technology and Innovation Hubs), реализуемая министерством экономического развития по двум основным направлениям:

• финансирование наиболее амбициозных региональных программ и проектов развития критических технологий (начиная с инновационных экосистем и заканчивая стартапами); при этом два ключевых условия получения денег: а) за 10 лет на территории должны вырасти компании — ​глобальные лидеры в критических технологиях, б) все компании, лаборатории и пр. должны остаться в США (никаких релокаций, выноса производств и пр.);
• финансирование разработки/доработки региональных и локальных стратегий развития критических технологий и профильных рынков; получатели средств — ​консорциумы, состоящие из локальных университетов, научных центров, администраций и бизнеса.

3. Федеральная программа поддержки региональных инновационных экосистем, ориентированных на развитие технологического предпринимательства (Build to Scale) в критических технологиях и так называемых индустриях будущего, в двух частях:

• гранты на развитие экосистем (Venture Challenge, обновление акселерационных/образовательных программ, внедрение новых подходов в работе с предпринимателями, в том числе в части поддержки кросс-­дисциплинарных команд, и пр.);
• «инвестиционные» гранты на создание/масштабирование малых региональных и локальных венчурных фондов, в основном допосевных и посевных, по схеме 50/50; в 2023 году объем федерального софинансирования таких фондов составил $ 150−750 тыс.

4. Программа министерства торговли США Building Back Better Regional Challenge (BBBRC) по финансированию развития региональных и локальных промышленных кластеров, так или иначе связанных с высокими технологиями: ​новыми технологиями для медицины и здравоохранения, транспортными технологиями/мобильностью, биотехом и пр. Основное содержание программы — ​поддержка новых кооперационных промышленных проектов и проектов внедрения новых технологий; система управления программой позволяет ее участникам самим выбирать спектр нужных проектов и отчетные показатели по их реализации.

Еще более прямолинейно действует Европейский Союз. В рамках Новой европейской инновационной повестки (New European Innovation Agenda, 2022) прямо прописано развитие региональных и локальных инновационных экосистем по трем направлениям:

• развитие условно-­научных экосистем в рамках общеевропейской программы поддержки исследований и разработок Horizon Europe;
• развитие экосистем для глубоких технологий в рамках программы создания «региональных инновационных долин» (Regional Innovation Valleys) — ​100 локальных экосистем/консорциумов по приоритетным для ЕС технологическим направлениям (снижение зависимости от ископаемых видов топлива; продовольственная безопасность; цифровая трансформация, в том числе кибербезопасность; медицина и здравоохранение; экономика замкнутого цикла);
• поддержка межрегиональных инвестиций в научно-­технологическое и инновационное развитие под эгидой Европейского фонда регионального развития (European Regional and Development Fund) с фокусом на коммерциализации технологий и масштабировании деятельности стартапов.

Акцент на экосистемном компоненте регионального научного, технологического и промышленного развития не случаен.

Во-первых, только экосистемы и специализированные организации позволяют развивать стартапы / малые технологические компании; для всех остальных агентов условного развития (федеральной администрации, администраций штатов и пр.) стартап — ​это слишком мелко, непонятно и неуправляемо, даже в портфельной логике. А в технологическом развитии опираться только на крупные корпорации попросту невозможно.

Во-вторых, только регионы [хотелось бы верить] в полной мере знают потенциал своих резидентов — ​научный, технологический, продуктовый, промышленный и пр.; с общестранового уровня детали не видны. А между тем именно в деталях кроется инновационный дьявол.

И наконец, в‑третьих: только регионы могут разобраться с тем, что́ их экономике нужно для счастья и какие направления R&D, трансфера и пр. могут внести реальный вклад в экономический рост/деятельность промышленности.

Помимо здравого смысла, есть еще несколько факторов, делающих необходимым развитие региональных инновационных экосистем в принципиально новом залоге.

Первый — ​все критические/перспективные технологии, на которые делают ставку наши коллеги и партнеры, относятся к категории deep tech (глубоких технологий, требующих больших денег и длительных сроков разработки). И в этом смысле традиционные «акселераторы», «бизнес-­инкубаторы» и пр. никому не помогут: они работают с принципиально другой группой компаний и технологий — ​с быстро окупаемыми IT-историями, электронной торговлей и пр.

Второй момент — ​необходимость расширить, углубить и ускорить трансфер технологий. То есть решить задачу, с которой, как показал опыт, университеты и научные центры справляются посредственно (конечно же, есть исключения, но их можно пересчитать по пальцам и почти все они относятся к категории «лучшие из лучших», что, прямо скажем, имеет мало отношения к региональным/локальным центрам второй-­третьей руки).

Третий, похоже, — ​растущее понимание того, что разбрасывать деньги в духе широко известной картины «Сеятель» уже невозможно: технологическая специализация не просто нужна, она жизненно необходима (в ЕС, например, одно из условий получения денег на создание «региональной инновационной долины» — ​наличие у региона стратегии умной специализации). И обеспечить эту специализацию могут только агенты инновационного развития, обладающие как научной, так и технологической, и рыночной экспертизой.

(Конечно, экосистемы всё это умеют только в идеальном мире; однако наличие экосистемы дает хотя бы надежду на то, что со временем нужная экспертиза будет наработана. Нет экосистемы — ​нет экспертизы.)

Это другое
Несмотря на то что многие государства [вынужденно] делают ставку на региональные и городские экосистемы поддержки инноваций и научно-­технологического развития, в части развития критических и перспективных технологий работать с ними на порядок сложнее, чем с экосистемами «глобальными» или «национальными».

В основном, потому, что стартовые условия у большинства региональных и городских экосистем заведомо хуже, чем в мегаполисах. И для того, чтобы малый город или не самый густонаселенный регион внес реальный вклад в научно-­технологическое развитие, должно сойтись очень много звезд; как минимум:

• крупные или хотя бы заметные на общестрановом уровне высокотехнологичные компании, в любом виде — хоть филиалы, хоть «дочки», хоть R&D-подразделения;
• «большая наука»: научные центры, выступающие в качестве источников технологий и, в идеале, исследователей, способных участвовать в создании высокотехнологичных бизнесов. Важно также, чтобы на территории был представлен широкий спектр «потенциальных технологий» — исследований/разработок на стадии TRL1−3, которые компании и фаундеры могли бы использовать для решения конкретных продуктовых и технологических проблем;
• специализированные (отраслевые, межотраслевые) научно-­исследовательские центры, работающие над конкретными технологическими направлениями;
• инженерные /технические университеты, занятые подготовкой и, что еще важнее, переподготовкой специалистов согласно современным стандартам (практическое обучение на так называемых открытых задачах, а не проектирование по предзаданному ТЗ);
• специализированные deeptech-­фонды (в идеале — «вечнозеленые»), работающие по венчуростроительной модели — создающие жизнеспособные малые технологические компании / высокотехнологичные продукты под задачу (решение конкретных отраслевых проблем);
• дорогостоящая/уникальная инфраструктура: лаборатории, оборудование (ЦКП, фаблабы, лизинг и пр.), кастомизированные площадки (техно- и научные парки, кампусы и пр.) для размещения профильных компаний.

Отдельный сюжет — управление региональной/городской экосистемой поддержки технологического развития. В мировой практике сложились две основные организационные модели такого управления:

• консорциумы, в которых организация-­координатор разрабатывает общие планы развития экосистемы, выставляет показатели, отслеживает и решает проблемы, разбирается с внутренними конфликтами — словом, выступает в качестве системного интегратора проекта развития. Схема чаще всего используется для относительно крупных экосистем/проектов; ее активно применяют в США (например, в рамках программы создания региональных технологических хабов) и в ЕС (региональные инновационные долины);
• агентства развития территорий и их аналоги, либо государственные, либо условно некоммерческие (условно-­кластерного типа). Как правило, агентства эффективно работают а) с менее масштабными территориями, б) в проектах, не требующих «прокачки» большого количества денег (как, например, это устроено в Эйндховене: координирует развитие экосистемы НКО Brainport Eindhoven, при активном участии крупных экосистемных игроков вроде ASML, технопарков и пр.).

У обеих систем есть минусы (консорциумы требуют большого ресурса взаимного доверия участников, иначе это бессмысленная профанация; агентства развития обычно не слишком сильны в плане лоббирования интересов территории на общегосударственном уровне).

Однако нынешняя научно-­технологическая ситуация — с ее суверенизацией, глубокими технологиями и пр. — добавляет очков скорее агентствам развития территорий. Потому что в ближайшие годы локальные и региональные экосистемы, связанные с технологиями и технологическим предпринимательством, столкнутся с проблемами, которые нужно будет решать в залоге регионального/городского социально-­экономического развития. Как это, скажем, произошло в Эйндховене.

Плюсы
Если наложить все эти требования на российские задачи по мастер-­планированию «городов, играющих важную роль в укреплении технологического суверенитета России», то, на первый взгляд, ситуация видится как безрадостная: просеешь российские города (за исключением, разве что, миллионников) сквозь сито экосистемных требований — ​и ничего не останется.

Но, к счастью, есть нюансы.

Во-первых, экосистемы в малых (и не очень малых) городах нужно будет строить ­все-таки не с нуля. В стране за последние 20 лет появилось такое количество форматов поддержки инноваций, стартапов, университетов и пр., что можно попытаться собрать из них ­что-то работающее на критические/глубокие технологии и одновременно — ​на социально-­экономическое развитие территорий.

Во-вторых, в России уже есть, условно говоря, «научно-­технологические» и «отраслевые» города. В первую очередь, речь идет, конечно, о ЗАТО и «корпоративных» городах — ​точках, где работают Ростех, Росатом, Норникель и прочие сверхкрупные компании, связанные с технологиями и технологическим суверенитетом. Кроме того, у нас по-прежнему есть плеяда наукоградов; разбирательства с этим статусом идут уже n лет, но ситуация может ­наконец-то дать повод для того, чтобы сделать из формального шильдика более или менее осмысленную историю — ​с характеристиками, показателями, целями развития и пр.

В-третьих, никто не отменял «большую науку» (проекты класса мегасайенс) и ее потенциал. Понятно, что этих проектов немного. Но если вспомнить опыт CERN, то станет ясно: на базе мегасайенс можно и нужно развивать экосистемы трансфера перспективных технологий, в том числе локальные, которые, как им и положено в сфере deeptech’а, работают в проактивной логике — ​ищут и коммерциализируют технологии.

В-четвертых, ставка на критические/глубокие технологии в рамках технологического суверенитета ­наконец-то делает осмысленными региональные инвестиции в профильные экосистемы и инфраструктуры. Компании в глубоких технологиях очень сильно зависят от профильной научно-­технологической инфраструктуры, зачастую существующей в единственном экземпляре (сверхдорогое/сложное научное оборудование, сложные производственные установки и пр.). То есть, в отличие от легких на подъем айтишников, deeptech-­стартапы не могут просто так взять и уехать в Москву, Черногорию или Кремниевую долину. А это делает вложения в них со стороны региона куда более логичными — ​не всё же создавать стартапы для Москвы, в самом деле.

В-пятых, иногда меньше — ​это больше (и лучше). Типичная проблема экосистем в российских «мегаполисах» — ​спортивное перетягивание одеяла: все «институты развития» (в широком понимании) стараются охватить максимальный спектр функций и услуг по отношению к стартапам. Результат всегда один: дублирование функций, распыление ресурсов, переизбыток посредственных сервисов и событий, в которых ни один стартап не разберется, и пр.

И в‑шестых: малые (и не очень малые) города хороши тем, что в них, как правило, уже сложились сети связей и взаимоотношений — ​как между организациями, так и между работниками околотехнологической сферы. Проще говоря, все друг друга знают и знают, чего друг от друга ждать. А создавать экосистемы для существующих сообществ и сетей куда проще и эффективнее, чем для абстрактных «предпринимателей».

Минусы
Российские экосистемные нюансы для регионов и городов, конечно же, не ограничиваются позитивом.

Самый очевидный (и критический) дефицит — ​это венчурные фонды, профессионально работающие с глубокими технологиями, то есть по модели стартап-­студии/венчуростроительства (скаутинг перспективных технологий в научных организациях, ручная сборка команд и бизнесов, инвестирование на всех этапах жизненного цикла стартапа и пр.).

В России их можно пересчитать по пальцам, причем хватит одной руки. С учетом того, что во всем мире локальные и региональные экосистемы, связанные с глубокими технологиями, включают венчуростроителей… Мысль останавливается, не дойдя даже до общего коматозного состояния российского рынка венчурного капитала. На этом фоне остальные потенциальные проблемы — ​кадры, сильные университеты и исследовательские центры и пр. —меркнут.

И наконец, кроме дефицитов, есть несколько неприятных и неиллюзорных управленческих рисков, связанных с долгосрочным развитием как городов, так и технологий.

Первый риск — ​решить, что технологическое предпринимательство — ​и особенно deeptech-­предпринимательство — ​ничем не отличается от «просто предпринимательства», а инновационные экосистемы — ​от «просто предпринимательских экосистем». И попытаться перелицевать под технологическую суверенизацию уже существующие на территориях проекты/инфраструктуры, неплохо работающие на «просто предпринимателей» (программы микрогрантов, консультационная поддержка, субсидирование процентной ставки по кредитам, обучение бизнес-­навыкам и пр.). К сожалению, это не сработало даже в таком признанном deeptech-­центре, как Эйндховен: «обычный» венчурный фонд HighTechXL мучился четыре года, в итоге смирился со спецификой глубоких технологий и начал работать как стартап-­студия.

Второй риск — ​искать элементы экосистемы под фонарем, а не там, где потеряли: без разбора свалить на территорию все, что уже худо-бедно работает в России, и объявить это локальной экосистемой для укрепления технологического суверенитета. Как и в случае с перелицовкой имеющегося на территории, это не сработает. Ни «площадки для коллаборации», ни «нетворкинг», ни «акселерационные программы с возможностью представить проект инвесторам» для критических/глубоких технологий не годятся. Они не навредят, но и не помогут.

Третий — ​провалить задачу управления/координации: отдать вопрос создания и развития локальной экосистемы на откуп ­кому-то из обычных «подозреваемых» (бизнес-­инкубатору; центру «Мой бизнес»; насмерть перегруженному региональному министерству экономики и пр.). Как уже было сказано, организация, «собирающая» экосистему, должна обладать, как минимум, технологической экспертизой, а лучше — ​и технологической, и рыночной, и предпринимательской. И в этом смысле даже университет подходит на роль координатора экосистемы лучше, чем департамент министерства.

И наконец, четвертый риск, самый грустный ​и самый вероятный: ограничиться «мастер-­планами», без погружения в технологическую, экономическую, коммерческую и экосистемную специфику вопроса. Нет сомнения, городская среда и урбанизм хороши и нужны — ​хотя бы и для того, чтобы «технологические» города стали более человекосообразными и перестали терять людей.

Однако научно-­технологическое развитие — ​это тот ужасный случай, когда ограничиться привычными «городскими» решениями не выйдет. Извините.