Трансформация
во время чумы
БИЗНЕС / ИЮЛЬ #4_2023
Текст: Наталия АНДРЕЕВА / Фото: Unsplash.com
Панацея, must have или лишние расходы? Попробуем разобраться, что такое стратегия цифровой трансформации для бизнесов, старающихся выжить в глобальной турбулентности.
Интересные времена
2023 год помог настроениям глобальных компаний пробить очередное дно: экономический оптимизм бизнеса — на самом низком уровне за последние 10 лет. Даже в «ковидном» 2020‑м компании были настроены более оптимистично: к экономическому спаду готовилась половина бизнесов (против нынешних 73 %). При этом большинство компаний ожидают, что в ближайшие год-два мы либо столкнемся с глобальным финансово-экономическим кризисом, который основательно подкосит все национальные экономики (41 %), либо — если повезет — будем вынуждены жить в условиях затяжной стагнации (36 %).
Корпоративный экономический пессимизм в целом оправдан и обоснован: даже традиционно консервативные международные институции, не склонные к панике, прогнозируют прирост глобальной экономики на 2,3−2,8 % в 2023 году и на 2,5−3 % — в 2024‑м (по данным опросов ООН и Международного валютного фонда). С учетом того, что основной вклад даже в этот невеликий экономический рост внесут Китай, Индия и прочие «крупные развивающиеся страны», многим компаниям, ориентированным на рынки стран Первого мира, все это не слишком поможет.
2023 год помог настроениям глобальных компаний пробить очередное дно: экономический оптимизм бизнеса — на самом низком уровне за последние 10 лет. Даже в «ковидном» 2020‑м компании были настроены более оптимистично: к экономическому спаду готовилась половина бизнесов (против нынешних 73 %). При этом большинство компаний ожидают, что в ближайшие год-два мы либо столкнемся с глобальным финансово-экономическим кризисом, который основательно подкосит все национальные экономики (41 %), либо — если повезет — будем вынуждены жить в условиях затяжной стагнации (36 %).
Корпоративный экономический пессимизм в целом оправдан и обоснован: даже традиционно консервативные международные институции, не склонные к панике, прогнозируют прирост глобальной экономики на 2,3−2,8 % в 2023 году и на 2,5−3 % — в 2024‑м (по данным опросов ООН и Международного валютного фонда). С учетом того, что основной вклад даже в этот невеликий экономический рост внесут Китай, Индия и прочие «крупные развивающиеся страны», многим компаниям, ориентированным на рынки стран Первого мира, все это не слишком поможет.
Общие ожидания CEO от мировой экономики на 2023−2024 гг., % ответивших
Наиболее вероятные сценарии экономического спада, % ответивших
Помимо грядущего экономического спада, глобальный бизнес волнуют и более частные вопросы. В первую очередь — повсеместная инфляция (сопровождаемая не слишком стабильной монетарной политикой и рисками роста стоимости капитала): по самым оптимистичным оценкам, в 2023 году мировая инфляция составит 5,2 % (доклад ООН World Economic Situation and Prospects as of mid‑2023), по менее оптимистичным — 7 %, причем до целевых уровней, установленных национальными центробанками, она не снизится вплоть до 2025 года (Международный валютный фонд, World Economic Outlook, апрель 2023).
Интересно, что — вопреки оптимистичным реляциям отдельных цифровых и бизнес-трансформаторов — основная реакция компаний на инфляцию — повышение цен, а вовсе не инвестиции в технологии и решения, которые могли бы повысить эффективность, продуктивность и результативность компаний и, соответственно, снизить себестоимость продуктов и услуг: по данным агентства Gartner, повышают цены 51 % компаний, вкладываются в эффективность всего 22 %.
Кроме того, вклад в экономический пессимизм бизнеса неизбежно вносят геополитическая нестабильность, подрывающая цепочки поставок не хуже ковида, и технологические неожиданности (так называемые дизрапторы) вроде генеративного ИИ.
Интересно, что — вопреки оптимистичным реляциям отдельных цифровых и бизнес-трансформаторов — основная реакция компаний на инфляцию — повышение цен, а вовсе не инвестиции в технологии и решения, которые могли бы повысить эффективность, продуктивность и результативность компаний и, соответственно, снизить себестоимость продуктов и услуг: по данным агентства Gartner, повышают цены 51 % компаний, вкладываются в эффективность всего 22 %.
Кроме того, вклад в экономический пессимизм бизнеса неизбежно вносят геополитическая нестабильность, подрывающая цепочки поставок не хуже ковида, и технологические неожиданности (так называемые дизрапторы) вроде генеративного ИИ.
Основные тренды и риски, на которые реагируют компании, 2023 г., % ответивших
Как в таких условиях обеспечивать рост прибыли или хотя бы просто безубыточность? Хороший вопрос, и ответы на него, как водится, лежат в сфере очевидного невероятного: урезать расходы, менять продуктовые линейки (так, чтобы они соответствовали требованиям потребителей) — и, соответственно, корректировать бизнес-модели и рыночные стратегии. Словом, решать задачи класса «пересобери двигатель на ходу», которые выглядели неподъемными, ресурсоемкими и очень рискованными и в менее интересные времена.
Топ‑3: что планируют делать компании в связи с ключевыми рисками, 2023 г.
Трансформаторам нездоровится
Экономическая нестабильность и ожидания то ли кризиса, то ли рецессии пока не привели к серьезному сокращению бюджетов зарубежных компаний на цифровую трансформацию (ЦТ) — более того, она остается одним из главных приоритетов многих компаний: в 2023 году руководители «цифровых» подразделений ожидают увеличения финансирования кибербезопасности (70 %), анализа данных (55 %), ИИ и машинного обучения (55 %) и пр.
Но в этом оптимизме есть нюанс: да, бюджеты не сокращаются, но деньги на цифровую трансформацию наши зарубежные коллеги начинают тратить по-другому — в частности, 82 % «цифровых» руководителей говорят о том, что количество задач и направлений расходования денег растет куда быстрее, чем их бюджеты.
Судя по всему, благословенная эпоха «давайте попробуем внедрить все, что есть на рынке, а там посмотрим» подошла к логическому концу: порядка 80 % руководителей крупных зарубежных компаний планируют пересмотреть стратегии цифровой трансформации уже в 2023 году, причем большинство СЕО (70 %) склоняются к тому, чтобы забрать деньги у неэффективных цифровых проектов и проинвестировать наиболее перспективные.
Кроме того, если верить опросам СЕО (например, проведенным агентством Gartner), в 2023 году 75−80 % компаний, вкладывающихся в цифровую трансформацию, стали требовать от реципиентов конкретных результатов — роста прибыли или, на худой конец, увеличения лояльности пользователей.
Зарубежные компании начали считать трансформационные деньги не только из-за экономических проблем. Если верить все тем же СЕО, в последние два года выручка за счет цифровой трансформации растет примерно на 31 %, а расходы сокращаются на 25 %. То есть отдача от вложенных в ЦТ денег в три-четыре раза ниже обещанной. Не удивительно, что 44 % руководителей «трансформационных» подразделений ощущают всё больше давления со стороны руководства, ожидающего от них конкретных бизнес-результатов.
Вообще же, судя по всему, руководители компаний начинают уставать от цифровой трансформации, которая все больше напоминает то ли затянувшийся ремонт, то ли гонку вооружений. Big tech постоянно разрабатывает новые продукты; компании вынуждены их внедрять, потому что это делают конкуренты, — и в итоге из гонки постепенно выбывают те, у кого заканчиваются деньги, терпение и вообще запас прочности.
Свою лепту в управленческую усталость вносит и тот факт, что IT-гонка вооружений усугубляет проблему унаследованного ПО: около половины проектов ЦТ в зарубежных компаниях буксуют из-за сложностей с интеграцией различных решений, а 46 % компаний, пытающихся трансформироваться, не могут выделить нормальные бюджеты на новые решения из-за груза устаревшего, но критичного для бизнес-процессов ПО.
Экономическая нестабильность и ожидания то ли кризиса, то ли рецессии пока не привели к серьезному сокращению бюджетов зарубежных компаний на цифровую трансформацию (ЦТ) — более того, она остается одним из главных приоритетов многих компаний: в 2023 году руководители «цифровых» подразделений ожидают увеличения финансирования кибербезопасности (70 %), анализа данных (55 %), ИИ и машинного обучения (55 %) и пр.
Но в этом оптимизме есть нюанс: да, бюджеты не сокращаются, но деньги на цифровую трансформацию наши зарубежные коллеги начинают тратить по-другому — в частности, 82 % «цифровых» руководителей говорят о том, что количество задач и направлений расходования денег растет куда быстрее, чем их бюджеты.
Судя по всему, благословенная эпоха «давайте попробуем внедрить все, что есть на рынке, а там посмотрим» подошла к логическому концу: порядка 80 % руководителей крупных зарубежных компаний планируют пересмотреть стратегии цифровой трансформации уже в 2023 году, причем большинство СЕО (70 %) склоняются к тому, чтобы забрать деньги у неэффективных цифровых проектов и проинвестировать наиболее перспективные.
Кроме того, если верить опросам СЕО (например, проведенным агентством Gartner), в 2023 году 75−80 % компаний, вкладывающихся в цифровую трансформацию, стали требовать от реципиентов конкретных результатов — роста прибыли или, на худой конец, увеличения лояльности пользователей.
Зарубежные компании начали считать трансформационные деньги не только из-за экономических проблем. Если верить все тем же СЕО, в последние два года выручка за счет цифровой трансформации растет примерно на 31 %, а расходы сокращаются на 25 %. То есть отдача от вложенных в ЦТ денег в три-четыре раза ниже обещанной. Не удивительно, что 44 % руководителей «трансформационных» подразделений ощущают всё больше давления со стороны руководства, ожидающего от них конкретных бизнес-результатов.
Вообще же, судя по всему, руководители компаний начинают уставать от цифровой трансформации, которая все больше напоминает то ли затянувшийся ремонт, то ли гонку вооружений. Big tech постоянно разрабатывает новые продукты; компании вынуждены их внедрять, потому что это делают конкуренты, — и в итоге из гонки постепенно выбывают те, у кого заканчиваются деньги, терпение и вообще запас прочности.
Свою лепту в управленческую усталость вносит и тот факт, что IT-гонка вооружений усугубляет проблему унаследованного ПО: около половины проектов ЦТ в зарубежных компаниях буксуют из-за сложностей с интеграцией различных решений, а 46 % компаний, пытающихся трансформироваться, не могут выделить нормальные бюджеты на новые решения из-за груза устаревшего, но критичного для бизнес-процессов ПО.
Куда бежать?
Решений проблемы трансформационной усталости у крупных зарубежных компаний примерно два с половиной.
Первое — ставка не столько на «оптимизацию», сколько на новые цифровые продукты/бизнесы: по данным опросов Insight Enterprises, в 2023 году порядка 30 % крупных компаний, вкладывающихся в ЦТ, планируют тратить деньги преимущественно на масштабирование продуктов и сервисов, еще 33 % называют в качестве приоритета накопление цифрового пользовательского опыта в продуктах.
Еще более радикально относятся к этому вопросу советы директоров: 89 % директоров, опрошенных в 2023 году Gartner, считают, что цифровая трансформация в ее нынешнем виде себя практически исчерпала и что она не может быть основой для роста компаний.
Иными словами, идет тектонический сдвиг от цифровой трансформации в вакууме к смене продуктовых портфелей — и, соответственно, бизнес-моделей. Впрочем, для того чтобы всё это не подрывало основной бизнес, корпорации активно выводят новые продукты в новые же компании (или покупают последние). Отчасти поэтому среди самых умных корпоративных венчуристов популярен формат «серийного бизнесостроения», в контур которого включаются и цифровые продукты/сервисы компании.
Единственное, что пока льет воду на мельницу привычной «оптимизационной» цифровой трансформации, — это ESG-повестка, создающая дополнительное давление на зарубежные компании в части повышения эффективности, внедрения технологий прослеживания «углеродного следа» и пр.; по данным Accenture, в «цифру» для ESG планируют вкладываться порядка 90 % компаний, но реальное влияние этой темы на темпы трансформации и IT-бюджеты оценить сложно.
В этом плане цифровая трансформация не уникальна: стратегия «создай новый продукт на новом [для компании] рынке» — очень распространенная реакция глобальных корпораций на повсеместную турбулентность; с 2018 года создание новых бизнесов стабильно входит в Топ‑5 приоритетов примерно у половины крупных компаний, а в тяжелом для бизнеса «ковидном» 2021 году этот показатель, по данным опросов McKinsey, вообще составлял 70 %.
Естественно, стратегии получения новых цифровых продуктов при этом используются самые разные, начиная с попыток создания коробочных продуктов на базе инхауз-разработок «для собственного пользования» и заканчивая покупкой компаний — владелиц нужных продуктов/сервисов (по данным E&Y, покупку технологических компаний/стартапов планируют 84 % IT-руководителей); но подход от этого не меняется.
Большинство новых для зарубежных компаний цифровых бизнесов и продуктов так или иначе связаны с «цифрой» — в том числе в отраслях, ранее не имевших никакого отношения к разработке и продаже цифровых продуктов: в платформы для дата-аналитики, электронную торговлю и маркетплейсы/ экосистемы планируют, по данным опросов McKinsey, вкладываться компании, деятельность которых связана с промышленностью, энергетикой, медициной и пр.
Справедливости ради: в ряде случаев внимание к новым продуктам/бизнесам вполне может быть производной от внутренней корпоративной ситуации, когда чисто оптимизационные решения — ERP, CRM и пр. — не дают вау-эффекта с точки зрения роста прибыли или экономии, не впечатляют руководство и, соответственно, не гарантируют сохранения/роста бюджетов на цифровую трансформацию.
Решений проблемы трансформационной усталости у крупных зарубежных компаний примерно два с половиной.
Первое — ставка не столько на «оптимизацию», сколько на новые цифровые продукты/бизнесы: по данным опросов Insight Enterprises, в 2023 году порядка 30 % крупных компаний, вкладывающихся в ЦТ, планируют тратить деньги преимущественно на масштабирование продуктов и сервисов, еще 33 % называют в качестве приоритета накопление цифрового пользовательского опыта в продуктах.
Еще более радикально относятся к этому вопросу советы директоров: 89 % директоров, опрошенных в 2023 году Gartner, считают, что цифровая трансформация в ее нынешнем виде себя практически исчерпала и что она не может быть основой для роста компаний.
Иными словами, идет тектонический сдвиг от цифровой трансформации в вакууме к смене продуктовых портфелей — и, соответственно, бизнес-моделей. Впрочем, для того чтобы всё это не подрывало основной бизнес, корпорации активно выводят новые продукты в новые же компании (или покупают последние). Отчасти поэтому среди самых умных корпоративных венчуристов популярен формат «серийного бизнесостроения», в контур которого включаются и цифровые продукты/сервисы компании.
Единственное, что пока льет воду на мельницу привычной «оптимизационной» цифровой трансформации, — это ESG-повестка, создающая дополнительное давление на зарубежные компании в части повышения эффективности, внедрения технологий прослеживания «углеродного следа» и пр.; по данным Accenture, в «цифру» для ESG планируют вкладываться порядка 90 % компаний, но реальное влияние этой темы на темпы трансформации и IT-бюджеты оценить сложно.
В этом плане цифровая трансформация не уникальна: стратегия «создай новый продукт на новом [для компании] рынке» — очень распространенная реакция глобальных корпораций на повсеместную турбулентность; с 2018 года создание новых бизнесов стабильно входит в Топ‑5 приоритетов примерно у половины крупных компаний, а в тяжелом для бизнеса «ковидном» 2021 году этот показатель, по данным опросов McKinsey, вообще составлял 70 %.
Естественно, стратегии получения новых цифровых продуктов при этом используются самые разные, начиная с попыток создания коробочных продуктов на базе инхауз-разработок «для собственного пользования» и заканчивая покупкой компаний — владелиц нужных продуктов/сервисов (по данным E&Y, покупку технологических компаний/стартапов планируют 84 % IT-руководителей); но подход от этого не меняется.
Большинство новых для зарубежных компаний цифровых бизнесов и продуктов так или иначе связаны с «цифрой» — в том числе в отраслях, ранее не имевших никакого отношения к разработке и продаже цифровых продуктов: в платформы для дата-аналитики, электронную торговлю и маркетплейсы/ экосистемы планируют, по данным опросов McKinsey, вкладываться компании, деятельность которых связана с промышленностью, энергетикой, медициной и пр.
Справедливости ради: в ряде случаев внимание к новым продуктам/бизнесам вполне может быть производной от внутренней корпоративной ситуации, когда чисто оптимизационные решения — ERP, CRM и пр. — не дают вау-эффекта с точки зрения роста прибыли или экономии, не впечатляют руководство и, соответственно, не гарантируют сохранения/роста бюджетов на цифровую трансформацию.
В какие продукты / сервисы планируют вкладываться компании, % ответивших, выбравших соответствующий вариант ответа
Второй вариант решения проблемы трансформационной усталости прямо связан с первым.
Ставка на новые (или обновленные) цифровые продукты, сервисы и бизнесы приводит к тому, что главной проблемой зарубежных компаний становятся потребители с их постоянно меняющимися запросами, требованиями и ожиданиями; при этом 95 % руководителей компаний — и в b2b, и в b2c — считают, что потребители меняются слишком быстро, так что компании просто не успевают трансформировать продукты/бизнес (по данным Accenture), особенно на фоне постоянно растущей конкуренции.
Отсюда пристальное внимание компаний к данным о потребителе, к основанному на этих данных дизайну продуктов/сервисов — и, шире, к тому, что называется Value Stream Management (VSM, «управление потоками ценности» — подход/ПО, изначально использовавшиеся в DevOps, но к началу 2020‑х перекочевавшие во многие продуктовые разработки, в первую очередь в автомобиле- и авиастроении).
Самые популярные решения в части радикального улучшения пользовательского опыта и, соответственно, уровня лояльности потребителей — введение соответствующих КПЭ (41 % компаний) и использование ПО для анализа запросов пользователей/клиентов (в том числе платформ данных о пользователях — customer data platforms).
И, кстати, важность пользовательского опыта уже уловили вендоры: с 2022 года многие IT-компании продают свои решения под лозунгом «наше ПО для ваших продуктов принесет вам прибыль за счет удержания и вовлечения потребителей» (так называемые product-led growth, PLG). За полтора года этот подход стал очень популярным, и, по оценкам агентства Gartner, к 2025 году PLG будут использовать 75 % компаний сектора «ПО как сервис» (SaaS). Кроме того, в компаниях-вендорах появилась специальная должность — "менеджер, ответственный за успех клиента" (customer success manager, CSM), курирующий внедрение IT-решений и, по сути, помогающий использовать ПО максимально эффективно.
Ставка на новые (или обновленные) цифровые продукты, сервисы и бизнесы приводит к тому, что главной проблемой зарубежных компаний становятся потребители с их постоянно меняющимися запросами, требованиями и ожиданиями; при этом 95 % руководителей компаний — и в b2b, и в b2c — считают, что потребители меняются слишком быстро, так что компании просто не успевают трансформировать продукты/бизнес (по данным Accenture), особенно на фоне постоянно растущей конкуренции.
Отсюда пристальное внимание компаний к данным о потребителе, к основанному на этих данных дизайну продуктов/сервисов — и, шире, к тому, что называется Value Stream Management (VSM, «управление потоками ценности» — подход/ПО, изначально использовавшиеся в DevOps, но к началу 2020‑х перекочевавшие во многие продуктовые разработки, в первую очередь в автомобиле- и авиастроении).
Самые популярные решения в части радикального улучшения пользовательского опыта и, соответственно, уровня лояльности потребителей — введение соответствующих КПЭ (41 % компаний) и использование ПО для анализа запросов пользователей/клиентов (в том числе платформ данных о пользователях — customer data platforms).
И, кстати, важность пользовательского опыта уже уловили вендоры: с 2022 года многие IT-компании продают свои решения под лозунгом «наше ПО для ваших продуктов принесет вам прибыль за счет удержания и вовлечения потребителей» (так называемые product-led growth, PLG). За полтора года этот подход стал очень популярным, и, по оценкам агентства Gartner, к 2025 году PLG будут использовать 75 % компаний сектора «ПО как сервис» (SaaS). Кроме того, в компаниях-вендорах появилась специальная должность — "менеджер, ответственный за успех клиента" (customer success manager, CSM), курирующий внедрение IT-решений и, по сути, помогающий использовать ПО максимально эффективно.
Основные причины отказов потребителей от использования продуктов, в среднем по экономике, 2022 г., % ответивших
Топ целей крупных компаний по работе с данными: больше половины относятся к потребителям и продуктам, % ответивших
Наконец, третья важная для зарубежных компаний история — решение уже упомянутой выше проблемы унаследованного программного обеспечения. Наболело, кажется, уже у всех: по данным опросов Intelligent Cio 2023 года, больше половины руководителей «цифровых» подразделений в зарубежных компаниях недовольны бесконечными обновлениями ПО, необходимыми для решения тех или иных проблем, 40 % — качеством обслуживания (в первую очередь — очень сложным процессом предъявления претензий и жалоб на баги и недоработки вендоров). А каждый пятый IT-руководитель считает, что контракты с вендорами связали компании по рукам и ногам, отнимают у них деньги и время.
Самый распространенный подход к решению проблемы legacy — попытка оптимизации расходов за счет отказа от сотрудничества с вендорами и переключения на техническую поддержку, предоставляемую профессиональными сервис-компаниями (к этому варианту склоняются 67 % руководителей). И почти половина (48 %) планирует полностью отдать техническую поддержку корпоративного ПО на аутсорсинг, чтобы высвободить корпоративные цифровые кадры для более важных и инновационно-емких проектов.
А наиболее технологически продвинутые компании идут гораздо дальше, развивая собственные IT-подразделения до уровня «внутренних разработчиков».
Мотивов для разработок много: усталость от вендоров, тянущих из компаний деньги; соображения конкурентоспособности (если конкурент может купить такое же ПО, как у тебя, то какой смысл этим заниматься? Нужно что-то уникальное, эффективное и заточенное строго под нужды компании); рыночная и отраслевая экспертиза, которой нет у вендоров, и пр.
Поэтому 69 % наиболее крупных/прибыльных зарубежных компаний в ближайшие пару лет планируют самостоятельно разрабатывать ПО для своих нужд (в том числе в дополнение к ПО от внешних вендоров); 46 % — использовать ИИ для оптимизации процесса принятия решений; 35 % — создавать, развивать и использовать проприетарные дата-сеты (по данным McKinsey).
Тренд на инхауз-разработку дополнительно усиливается ростом доступности решений low code / no code; в частности, это позволяет снижать потребность в высококвалифицированных специалистах и ускорять процесс разработки.
Самый распространенный подход к решению проблемы legacy — попытка оптимизации расходов за счет отказа от сотрудничества с вендорами и переключения на техническую поддержку, предоставляемую профессиональными сервис-компаниями (к этому варианту склоняются 67 % руководителей). И почти половина (48 %) планирует полностью отдать техническую поддержку корпоративного ПО на аутсорсинг, чтобы высвободить корпоративные цифровые кадры для более важных и инновационно-емких проектов.
А наиболее технологически продвинутые компании идут гораздо дальше, развивая собственные IT-подразделения до уровня «внутренних разработчиков».
Мотивов для разработок много: усталость от вендоров, тянущих из компаний деньги; соображения конкурентоспособности (если конкурент может купить такое же ПО, как у тебя, то какой смысл этим заниматься? Нужно что-то уникальное, эффективное и заточенное строго под нужды компании); рыночная и отраслевая экспертиза, которой нет у вендоров, и пр.
Поэтому 69 % наиболее крупных/прибыльных зарубежных компаний в ближайшие пару лет планируют самостоятельно разрабатывать ПО для своих нужд (в том числе в дополнение к ПО от внешних вендоров); 46 % — использовать ИИ для оптимизации процесса принятия решений; 35 % — создавать, развивать и использовать проприетарные дата-сеты (по данным McKinsey).
Тренд на инхауз-разработку дополнительно усиливается ростом доступности решений low code / no code; в частности, это позволяет снижать потребность в высококвалифицированных специалистах и ускорять процесс разработки.
Неестественный интеллект
Если говорить о технологической составляющей ЦТ за пределами России, то самый большой «продуктовый» оптимизм в 2023 году у руководителей зарубежных компаний предсказуемо вызывают искусственный интеллект и прилагающееся к нему машинное обучение: по данным Deloitte, в 2023 году в ИИ планируют инвестировать девять из 10 СЕО.
Большинство руководителей рассматривают ИИ как платформу для сложной аналитики данных, в том числе предиктивной, и основу для рекомендательных систем; возможности для немедленного применения генеративного ИИ (ChatGPT и его аналоги) пока видят 39 % руководителей, и только четверть рассматривают его как потенциальную основу для автоматизации принятия решений. Среднесрочная перспектива (три-пять лет) для генеративного ИИ выглядит более оптимистичной: 65 % руководителей считают, что именно в этом горизонте ИИ будет влиять на их компании, а 45 % справедливо опасаются рисков, связанных с безопасностью ИИ-решений, в первую очередь, с точки зрения обращения с личными данными потребителей (по данным опросов KPMG U.S.).
То есть, судя по всему, в части внедрения ИИ зарубежные компании, уставшие от цифровой трансформации и вендоров, применяют прагматичный подход, которого сильно не хватало в середине 2010‑х годов; во всяком случае, основным вызовом в части внедрения ИИ руководители считают поиск тех областей, в которых его применение даст наибольший эффект при наименьших затратах.
Если говорить о технологической составляющей ЦТ за пределами России, то самый большой «продуктовый» оптимизм в 2023 году у руководителей зарубежных компаний предсказуемо вызывают искусственный интеллект и прилагающееся к нему машинное обучение: по данным Deloitte, в 2023 году в ИИ планируют инвестировать девять из 10 СЕО.
Большинство руководителей рассматривают ИИ как платформу для сложной аналитики данных, в том числе предиктивной, и основу для рекомендательных систем; возможности для немедленного применения генеративного ИИ (ChatGPT и его аналоги) пока видят 39 % руководителей, и только четверть рассматривают его как потенциальную основу для автоматизации принятия решений. Среднесрочная перспектива (три-пять лет) для генеративного ИИ выглядит более оптимистичной: 65 % руководителей считают, что именно в этом горизонте ИИ будет влиять на их компании, а 45 % справедливо опасаются рисков, связанных с безопасностью ИИ-решений, в первую очередь, с точки зрения обращения с личными данными потребителей (по данным опросов KPMG U.S.).
То есть, судя по всему, в части внедрения ИИ зарубежные компании, уставшие от цифровой трансформации и вендоров, применяют прагматичный подход, которого сильно не хватало в середине 2010‑х годов; во всяком случае, основным вызовом в части внедрения ИИ руководители считают поиск тех областей, в которых его применение даст наибольший эффект при наименьших затратах.
Основные проблемы, с которыми сталкиваются российские компании, 2023 г., % ответивших
Усталость от трансформации и гонки вооружений начинает сказываться не только на общем подходе к ЦТ и на КПЭ трансформаторов, но и на оценках перспектив очередных цифровых мегаразработок: например, согласно результатам недавних опросов Gartner, более 60 % руководителей крупных компаний считают, что метаверс их компаниям не нужен и не понадобится в обозримой перспективе.
Так что есть шанс, что нынешний хайп вокруг ИИ -лебединая песня IT-вендоров; какая судьба ждет так называемый цифровой фронтир (перспективные продукты, которые надо во что бы то ни стало продать корпорациям, уставшим от этого добра) — метаверс, супераппы, периферийные вычисления, динамическое управление рисками и пр., — пока не очень понятно. Особенно с учетом не слишком блестящих экономических перспектив — как глобальных, так и национальных.
Так что есть шанс, что нынешний хайп вокруг ИИ -лебединая песня IT-вендоров; какая судьба ждет так называемый цифровой фронтир (перспективные продукты, которые надо во что бы то ни стало продать корпорациям, уставшим от этого добра) — метаверс, супераппы, периферийные вычисления, динамическое управление рисками и пр., — пока не очень понятно. Особенно с учетом не слишком блестящих экономических перспектив — как глобальных, так и национальных.
На своей волне
На этом фоне российские компании, как и российская экономика, выглядят неожиданным исключением из правил.
Для начала, российский крупный бизнес куда более оптимистичен по поводу экономики страны и собственных перспектив: по данным опроса консалтинговой компании «Яков и партнеры» (бывшее российское отделение McKinsey), проведенного в июне 2023 года, порядка 80 % крупных компаний в России ожидают в ближайшие полгода либо улучшения состояния бизнеса, либо сохранения уровня его развития.
(С малым и средним предпринимательством все, традиционно, хуже: если верить опросам Института экономики роста, то в 2023 году около 35 % микро- и малых предприятий оценивают ситуацию в российской экономике как «кризисную», 27,1 % — как «удовлетворительную», 30,3 % — как «неплохую».)
Единственное, в чем российские компании совпадают с западными коллегами и конкурентами, — это опасения по поводу геополитической ситуации и ее влияния на цепочки поставок; инфляция и ESG-повестка, стабильно входящие во все топы бизнес-вызовов за рубежом, российский крупный бизнес не волнуют.
На этом фоне российские компании, как и российская экономика, выглядят неожиданным исключением из правил.
Для начала, российский крупный бизнес куда более оптимистичен по поводу экономики страны и собственных перспектив: по данным опроса консалтинговой компании «Яков и партнеры» (бывшее российское отделение McKinsey), проведенного в июне 2023 года, порядка 80 % крупных компаний в России ожидают в ближайшие полгода либо улучшения состояния бизнеса, либо сохранения уровня его развития.
(С малым и средним предпринимательством все, традиционно, хуже: если верить опросам Института экономики роста, то в 2023 году около 35 % микро- и малых предприятий оценивают ситуацию в российской экономике как «кризисную», 27,1 % — как «удовлетворительную», 30,3 % — как «неплохую».)
Единственное, в чем российские компании совпадают с западными коллегами и конкурентами, — это опасения по поводу геополитической ситуации и ее влияния на цепочки поставок; инфляция и ESG-повестка, стабильно входящие во все топы бизнес-вызовов за рубежом, российский крупный бизнес не волнуют.
Основные вызовы, связанные с применением ИИ в компаниях
Основные меры, которые российские компании планируют принимать для решения проблем, % ответивших
По данным РСПП, на фоне оптимизма и объективных сложностей развития около четверти российских компаний планируют вкладываться в цифровые решения.
При этом, согласно результатам анализа Центра конъюнктурных исследований Института статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ, востребованность цифровых решений сильно варьируется в зависимости от отраслевой принадлежности бизнеса: наиболее интенсивно вкладываются в «цифру» российская горнодобывающая отрасль (38 % компаний увеличили инвестиции в цифровые решения, 50 % говорят о необходимости дальнейшего наращивания вложений) и нефтеперерабатывающие компании (30 % и 43 % соответственно); в десятку отраслей-лидеров входят металлургия, химическая промышленность, автомобилестроение.
Иными словами, пока an mass к активному внедрению «цифры» готовы индустрии, для которых характерно доминирование крупных и сверхкрупных компаний, в том числе с государственным участием; в областях с преобладанием среднего и малого бизнеса (текстильное производство, мебель и пр.) цифровой энтузиазм далеко не так заметен.
При этом, что интересно, с точки зрения спектра решений и стратегий российская цифровая повестка очень похожа на общемировую, хотя и сформировалась совершенно в других обстоятельствах.
Во-первых, как и за рубежом, в России стремительно растет спрос бизнеса на услуги поддержки ПО и оборудования: по данным опроса, проведенного компанией КРОК и платформой TAdviser, в 2023 году за сервисным обслуживанием планируют обращаться 78 % компаний (в 2021 году таких было 27 %). Но, в отличие от зарубежных коллег, причина этого спроса — не разбирательства с унаследованным ПО, а банальное прекращение обслуживания со стороны иностранных вендоров: после их ухода почти половина российских компаний была вынуждена обслуживать ПО и оборудование самостоятельно, а 16 % компаний остались вообще без поддержки.
(Судя по всему, хуже всего пришлось самой IT-отрасли, горнодобывающим компаниям и строительству: по данным ИСИЭЗ НИУ ВШЭ, в 2020 году доля зарубежного ПО в этих отраслях составляла 73 %, 67,6 % и 57,8 % соответственно.)
Во-вторых, российские компании (преимущественно промышленные) предпочитают вкладываться в разработку собственных решений — ПО, цифровых платформ, экосистем и пр.: согласно результатам опроса СберПро, в 2022 году 78 % промышленных компаний уже пользовались собственными цифровыми решениями (то есть началось все это задолго до того, как разработка внутренних проприетарных решений стала модной за рубежом), а около 50 % компаний планировали новые разработки. Треть компаний в наиболее цифрово-активных отраслях (нефтегаз и др.) владеет собственными патентами, связанными с цифровыми технологиями.
Причины популярности подхода «сделай сам», как и в случае с сервисным обслуживанием, лежат совсем не там, где их ищут (и находят) зарубежные компании: для российского бизнеса гораздо актуальнее безопасность и устойчивость, чем приобретение уникальных конкурентных преимуществ, особенно в условиях, когда многие компании не устраивает качество специфических отраслевых цифровых продуктов, предлагаемых отечественными поставщиками.
Конечно, некоторые компании разрабатывают внутренние цифровые продукты с прицелом на вывод их на рынок (РЖД, Росатом, Сбер и пр.), но для большей части российского бизнеса эта стратегия не слишком актуальна.
И наконец, никуда не делась повестка экстренного импортозамещения: она вносит вклад как в повышенное внимание к внутренним проприетарным разработкам, так и в аутсорсинг обслуживания ПО и оборудования.
При этом, согласно результатам анализа Центра конъюнктурных исследований Института статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ, востребованность цифровых решений сильно варьируется в зависимости от отраслевой принадлежности бизнеса: наиболее интенсивно вкладываются в «цифру» российская горнодобывающая отрасль (38 % компаний увеличили инвестиции в цифровые решения, 50 % говорят о необходимости дальнейшего наращивания вложений) и нефтеперерабатывающие компании (30 % и 43 % соответственно); в десятку отраслей-лидеров входят металлургия, химическая промышленность, автомобилестроение.
Иными словами, пока an mass к активному внедрению «цифры» готовы индустрии, для которых характерно доминирование крупных и сверхкрупных компаний, в том числе с государственным участием; в областях с преобладанием среднего и малого бизнеса (текстильное производство, мебель и пр.) цифровой энтузиазм далеко не так заметен.
При этом, что интересно, с точки зрения спектра решений и стратегий российская цифровая повестка очень похожа на общемировую, хотя и сформировалась совершенно в других обстоятельствах.
Во-первых, как и за рубежом, в России стремительно растет спрос бизнеса на услуги поддержки ПО и оборудования: по данным опроса, проведенного компанией КРОК и платформой TAdviser, в 2023 году за сервисным обслуживанием планируют обращаться 78 % компаний (в 2021 году таких было 27 %). Но, в отличие от зарубежных коллег, причина этого спроса — не разбирательства с унаследованным ПО, а банальное прекращение обслуживания со стороны иностранных вендоров: после их ухода почти половина российских компаний была вынуждена обслуживать ПО и оборудование самостоятельно, а 16 % компаний остались вообще без поддержки.
(Судя по всему, хуже всего пришлось самой IT-отрасли, горнодобывающим компаниям и строительству: по данным ИСИЭЗ НИУ ВШЭ, в 2020 году доля зарубежного ПО в этих отраслях составляла 73 %, 67,6 % и 57,8 % соответственно.)
Во-вторых, российские компании (преимущественно промышленные) предпочитают вкладываться в разработку собственных решений — ПО, цифровых платформ, экосистем и пр.: согласно результатам опроса СберПро, в 2022 году 78 % промышленных компаний уже пользовались собственными цифровыми решениями (то есть началось все это задолго до того, как разработка внутренних проприетарных решений стала модной за рубежом), а около 50 % компаний планировали новые разработки. Треть компаний в наиболее цифрово-активных отраслях (нефтегаз и др.) владеет собственными патентами, связанными с цифровыми технологиями.
Причины популярности подхода «сделай сам», как и в случае с сервисным обслуживанием, лежат совсем не там, где их ищут (и находят) зарубежные компании: для российского бизнеса гораздо актуальнее безопасность и устойчивость, чем приобретение уникальных конкурентных преимуществ, особенно в условиях, когда многие компании не устраивает качество специфических отраслевых цифровых продуктов, предлагаемых отечественными поставщиками.
Конечно, некоторые компании разрабатывают внутренние цифровые продукты с прицелом на вывод их на рынок (РЖД, Росатом, Сбер и пр.), но для большей части российского бизнеса эта стратегия не слишком актуальна.
И наконец, никуда не делась повестка экстренного импортозамещения: она вносит вклад как в повышенное внимание к внутренним проприетарным разработкам, так и в аутсорсинг обслуживания ПО и оборудования.
Миры не пересекаются
На этом, пожалуй, сходство между российской и мировой цифровой трансформацией заканчивается. Начинаются различия.
И главное из них — тот факт, что цифровая трансформация в России — это не совсем трансформация (или даже совсем не трансформация): по данным опроса, проведенного компанией T1, с вендорами — как отечественными, так и зарубежными — взаимодействуют 87 % российских компаний; но при этом меньше трети из них реализуют стратегии/ программы цифровой трансформации или хотя бы развития IT-инфраструктуры.
Если заострить формулировку, для российского бизнеса в целом цифровые решения — это про операционную деятельность, а не про стратегию, не про конкурентные преимущества и уж тем более не про новые продукты/бизнес-модели.
Ситуационно такая логика понятна и обоснованна: цифровая трансформация — производная от рыночной и бизнес-стратегий компании, а с этим у российских компаний сейчас не очень хорошо, в силу объективных причин (санкции, рухнувшая логистика, непонятки с новыми целевыми рынками, глобальная паранойя по поводу «русского всего» и пр.). В этих условиях реальную трансформацию могут позволить себе только сверхкрупные и сверхустойчивые бизнесы: в их распоряжении — весь российский рынок, у них есть запас прочности, поддержка государства и пр.
Но уже в ближайшее время и компаниям, и российскому государству придется отвечать на сложные и неприятные вопросы.
Например: зачем вообще козе этот цифровой баян? Или, детальнее: на какие рынки и с какими продуктами может выйти российский бизнес; с кем нашим продуктам придется конкурировать; как российские компании будут обеспечивать продуктам конкурентоспособные ТТХ — с точки зрения цены и качества/соответствия потребительским требованиям?
Или: откуда в России возьмутся сложные цифровые решения, нужные для разработки этих самых продуктов? Например, «тяжелое» промышленное ПО, ПО для автоматизации, решения в области Интернета вещей и пр. У нас нет ни вендоров, соразмерных цифровым продуктам/системам такого масштаба и сложности, ни спроса, который мог бы этих вендоров прокормить.
Понятно, что возможны варианты: разработки под гарантию сбыта/рынка или консорциальные варианты создания решений (например, в рамках индустриальных центров компетенций, курируемых крупными заказчиками сложных систем), но продукт, как известно, не равен сумме его компонентов. Риски для разработчиков все равно выглядят запредельными — вот, скажем, разработали CAE, а через два года в страну взял и вернулся SAP. Как жить, что делать?..
Еще интереснее, откуда в России возьмутся цифровые решения следующего поколения, в особенности продукты на основе ИИ. Для ИИ вообще-то нужны не только нормальные массивы данных (они есть у Яндекса, Сбера, VK и еще пары-тройки компаний с масштабными цифровыми экосистемами; и Яндекс со Сбером свои ИИ-решения уже выкатили из гаража), но и аппаратное обеспечение (графические процессоры NVIDIA, Intel, AMD/суперкомпьютеры), с которым, кажется, нам еще предстоит изрядная напряженка. Понятно, что есть параллельный импорт, не говоря уже об особо креативном, но российские компании-разработчики опасаются, что уже в 2023 году стоимость ИИ-разработок в нашей стране вырастет на 50 % — из-за роста цен на аппаратное обеспечение и, отчасти, из-за дефицита кадров.
(Ситуация с внедрением ИИ в России хорошо иллюстрирует вопрос: «Да зачем нам вообще вся эта „цифра“?» По данным Минцифры, в 2021 году средний уровень внедрения ИИ в российской экономике составлял 21 %, среднемировой — 54 %.)
Так что вода в цифровых облаках пока исключительно темна. И прозрачной она станет лишь тогда, когда возникнет реальная угроза выдавливания российских производителей с российского же рынка.
…Ну, или не станет. Особенно если решать эту проблему начнут не новыми продуктовыми стратегиями/ инвестиции, а банальным рыночным огораживанием.
На этом, пожалуй, сходство между российской и мировой цифровой трансформацией заканчивается. Начинаются различия.
И главное из них — тот факт, что цифровая трансформация в России — это не совсем трансформация (или даже совсем не трансформация): по данным опроса, проведенного компанией T1, с вендорами — как отечественными, так и зарубежными — взаимодействуют 87 % российских компаний; но при этом меньше трети из них реализуют стратегии/ программы цифровой трансформации или хотя бы развития IT-инфраструктуры.
Если заострить формулировку, для российского бизнеса в целом цифровые решения — это про операционную деятельность, а не про стратегию, не про конкурентные преимущества и уж тем более не про новые продукты/бизнес-модели.
Ситуационно такая логика понятна и обоснованна: цифровая трансформация — производная от рыночной и бизнес-стратегий компании, а с этим у российских компаний сейчас не очень хорошо, в силу объективных причин (санкции, рухнувшая логистика, непонятки с новыми целевыми рынками, глобальная паранойя по поводу «русского всего» и пр.). В этих условиях реальную трансформацию могут позволить себе только сверхкрупные и сверхустойчивые бизнесы: в их распоряжении — весь российский рынок, у них есть запас прочности, поддержка государства и пр.
Но уже в ближайшее время и компаниям, и российскому государству придется отвечать на сложные и неприятные вопросы.
Например: зачем вообще козе этот цифровой баян? Или, детальнее: на какие рынки и с какими продуктами может выйти российский бизнес; с кем нашим продуктам придется конкурировать; как российские компании будут обеспечивать продуктам конкурентоспособные ТТХ — с точки зрения цены и качества/соответствия потребительским требованиям?
Или: откуда в России возьмутся сложные цифровые решения, нужные для разработки этих самых продуктов? Например, «тяжелое» промышленное ПО, ПО для автоматизации, решения в области Интернета вещей и пр. У нас нет ни вендоров, соразмерных цифровым продуктам/системам такого масштаба и сложности, ни спроса, который мог бы этих вендоров прокормить.
Понятно, что возможны варианты: разработки под гарантию сбыта/рынка или консорциальные варианты создания решений (например, в рамках индустриальных центров компетенций, курируемых крупными заказчиками сложных систем), но продукт, как известно, не равен сумме его компонентов. Риски для разработчиков все равно выглядят запредельными — вот, скажем, разработали CAE, а через два года в страну взял и вернулся SAP. Как жить, что делать?..
Еще интереснее, откуда в России возьмутся цифровые решения следующего поколения, в особенности продукты на основе ИИ. Для ИИ вообще-то нужны не только нормальные массивы данных (они есть у Яндекса, Сбера, VK и еще пары-тройки компаний с масштабными цифровыми экосистемами; и Яндекс со Сбером свои ИИ-решения уже выкатили из гаража), но и аппаратное обеспечение (графические процессоры NVIDIA, Intel, AMD/суперкомпьютеры), с которым, кажется, нам еще предстоит изрядная напряженка. Понятно, что есть параллельный импорт, не говоря уже об особо креативном, но российские компании-разработчики опасаются, что уже в 2023 году стоимость ИИ-разработок в нашей стране вырастет на 50 % — из-за роста цен на аппаратное обеспечение и, отчасти, из-за дефицита кадров.
(Ситуация с внедрением ИИ в России хорошо иллюстрирует вопрос: «Да зачем нам вообще вся эта „цифра“?» По данным Минцифры, в 2021 году средний уровень внедрения ИИ в российской экономике составлял 21 %, среднемировой — 54 %.)
Так что вода в цифровых облаках пока исключительно темна. И прозрачной она станет лишь тогда, когда возникнет реальная угроза выдавливания российских производителей с российского же рынка.
…Ну, или не станет. Особенно если решать эту проблему начнут не новыми продуктовыми стратегиями/ инвестиции, а банальным рыночным огораживанием.
Оптимизм из Кремниевой долины
О рисках и перспективах ИИ не рассуждает сегодня только ленивый.
Недавно один из самых успешных инвесторов Кремниевой долины, сооснователь венчурного фонда Andreessen Horowitz Марк Андриссен написал в своем блоге вдохновенное эссе «Почему ИИ спасет мир».
Бизнесмен уверен, что ИИ в ближайшем будущем сможет качественно улучшить жизнь всех людей на планете — "если мы позволим ему". М. Андриссен приводит несколько примеров «спасения мира» с помощью ИИ.
У каждого человека появится ИИ-наставник, бесконечно терпеливый, сострадательный, знающий. Он поможет своему подопечному добиться максимальных результатов. Такой помощник будет полезен представителям разных профессий — от ученых до врачей, а также руководителям. «Эффект повышения качества лучших решений лидеров будет огромным», — считает инвестор. Использование ИИ, по мнению М. Андриссена, увеличит рост производительности глобальной экономики и повысит благосостояние каждого жителя планеты, а также уменьшит вероятность разрушительных войн. «С помощью ИИ мы сможем решать новые задачи — от лечения всех болезней до осуществления межзвездных путешествий. (…) Возможно, самое недооцененное качество ИИ — то, насколько гуманным он может быть. Разговор с чутким ИИ-другом повышает способность человека справляться с невзгодами», — делится своим оптимизмом бизнесмен.
Он также упоминает распространенные риски от использования ИИ. Убьет ли ИИ нас всех? Нет, отвечает М. Андриссен: «У ИИ нет желаний и целей, он не захочет тебя убить, потому что он не живой». Также бизнесмен считает необоснованными гипотезы о том, что ИИ разрушит современное общество, уничтожит рабочие места или приведет к социальному неравенству. «На самом деле ИИ, если мы позволим ему развиваться, может вызвать самый потрясающий и устойчивый экономический бум всех времен с соответствующим рекордным ростом рабочих мест и заработной платы», — считает М. Андриссен.
Инвестор уверен, что есть только один, зато вполне реальный «и самый страшный» риск использования ИИ — он заключается в том, что «глобальное господство ИИ осуществится в Китае, а не у нас — в Соединенных Штатах и на Западе».
«Мы должны стремиться выиграть гонку за глобальное технологическое превосходство в области искусственного интеллекта и сделать так, чтобы Китай ее проиграл. Мы должны внедрять ИИ в нашу экономику и наше общество настолько быстро и активно, насколько это возможно. (…) Это лучший способ как компенсировать реальные риски ИИ, так и гарантировать, что наш образ жизни не будет вытеснен гораздо более мрачным китайским», — заключает инвестор.
Недавно один из самых успешных инвесторов Кремниевой долины, сооснователь венчурного фонда Andreessen Horowitz Марк Андриссен написал в своем блоге вдохновенное эссе «Почему ИИ спасет мир».
Бизнесмен уверен, что ИИ в ближайшем будущем сможет качественно улучшить жизнь всех людей на планете — "если мы позволим ему". М. Андриссен приводит несколько примеров «спасения мира» с помощью ИИ.
У каждого человека появится ИИ-наставник, бесконечно терпеливый, сострадательный, знающий. Он поможет своему подопечному добиться максимальных результатов. Такой помощник будет полезен представителям разных профессий — от ученых до врачей, а также руководителям. «Эффект повышения качества лучших решений лидеров будет огромным», — считает инвестор. Использование ИИ, по мнению М. Андриссена, увеличит рост производительности глобальной экономики и повысит благосостояние каждого жителя планеты, а также уменьшит вероятность разрушительных войн. «С помощью ИИ мы сможем решать новые задачи — от лечения всех болезней до осуществления межзвездных путешествий. (…) Возможно, самое недооцененное качество ИИ — то, насколько гуманным он может быть. Разговор с чутким ИИ-другом повышает способность человека справляться с невзгодами», — делится своим оптимизмом бизнесмен.
Он также упоминает распространенные риски от использования ИИ. Убьет ли ИИ нас всех? Нет, отвечает М. Андриссен: «У ИИ нет желаний и целей, он не захочет тебя убить, потому что он не живой». Также бизнесмен считает необоснованными гипотезы о том, что ИИ разрушит современное общество, уничтожит рабочие места или приведет к социальному неравенству. «На самом деле ИИ, если мы позволим ему развиваться, может вызвать самый потрясающий и устойчивый экономический бум всех времен с соответствующим рекордным ростом рабочих мест и заработной платы», — считает М. Андриссен.
Инвестор уверен, что есть только один, зато вполне реальный «и самый страшный» риск использования ИИ — он заключается в том, что «глобальное господство ИИ осуществится в Китае, а не у нас — в Соединенных Штатах и на Западе».
«Мы должны стремиться выиграть гонку за глобальное технологическое превосходство в области искусственного интеллекта и сделать так, чтобы Китай ее проиграл. Мы должны внедрять ИИ в нашу экономику и наше общество настолько быстро и активно, насколько это возможно. (…) Это лучший способ как компенсировать реальные риски ИИ, так и гарантировать, что наш образ жизни не будет вытеснен гораздо более мрачным китайским», — заключает инвестор.
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ