Раннее обнаружение будущего

Темный павильон. 25 зрителей входят в замкнутое пространство и надевают экзоскелеты. Вспышка света, резкий звуковой удар — ​и «роботы» оживают. Но управляют ими не те, кто внутри электромеханических костюмов, а диджеи — ​канадские художники Билл Ворн и Луи-­Филипп Демер. Люди в экзоскелетах становятся марионетками в руках художников. Для участников перформанса все начинается как танец, но постепенно становится сошествием в ад. Собственно, представление так и называется — ​Inferno. Впервые оно было показано на французском фестивале EXIT в апреле 2015 года и с тех пор объездило весь мир: Канада, Италия, Греция, Германия, Дания, Китай, Саудовская Аравия, Южная Корея, Австралия, Аргентина… В 2017 году почувствовать себя рабами машин смогли и москвичи на фестивале Политехнического музея в Парке Горького.

Inferno — ​яркий пример art&science. Шоу родилось на стыке искусства и технологий: по форме оно тяготеет к перформативной практике (действие с заранее продуманной драматургией, с участием зрителей, суть которого — ​в получении эмоционального опыта, так что фото- и видеофиксация процесса не передает сути действия и художественного замысла авторов), а созданные специально для шоу экзоскелеты воплощают передовые достижения в робототехнике. Но порой довольно сложно понять, что́ перед вами: art&science или иная форма актуального искусства?

Что такое art&science?
Давать определения понятиям из сферы современного искусства весьма непросто: их значения мерцают, часто художники размывают понятия, сознательно используя термины в не свой­ственных им значениях (вы же помните, что автор «Вишневого сада» А. П. Чехов называл эту пьесу комедией?). С понятием art&science дела обстоят так же: термин встречается в СМИ, каталогах выставок, в специализированной литературе и даже в названиях университетских магистерских программ. Однако точного определения этого термина нет.

Можно сказать, что это область современного искусства, представители которой при создании произведений используют научно-­исследовательские методики и технологические подходы на различных концептуальных основаниях. К art&science можно отнести произведения, в которых художественный замысел связан с передовыми научными знаниями, и его невозможно передать без использования современных технологий и научного инструментария. «В 2016 году, когда я защищала свою диссертацию, термин в русскоязычном пространстве еще не был устоявшимся. Чаще говорили science-art. Сейчас говорят art&science. Пожалуй, корректнее всего перевести этот термин на русский язык как „научно-­технологическое искусство“. Однако зачастую авторы не погружаются в научную методологию и проблематику, ограничиваясь технологиями как средством выразительности, — ​в этом случае уместнее говорить о технологическом искусстве», — ​поясняет Ольга Ремнева, специалист по art&science, арт-консультант, автор телеграм-­канала «Мы вернемся к красоте» и первой в России кандидатской диссертации о научно-­технологическом искусстве.

Австралийский художник Стеларк дает отличный материал для понимания терминологических нюансов. В 1976—1988 годах он устроил 25 перформансов, подвешивая себя обнаженным на крюках. Акты самоистязания, как могло показаться, были призваны показать несовершенство человеческого тела, его зависимость от гравитации и других фундаментальных ограничений. Эти работы отлично вписываются в ландшафт современного искусства, но не более того. Позднее художник пришел к идее совершенствования тела и обратился к робототехнике. Так появилась работа «Экзоскелет» — ​машина, напоминающая паука и расширявшая возможности человека. Это уже пример технологического искусства, творческое переосмысление привычного инженерного объекта (экзоскелета). Затем был проект «Дополнительная рука», который принес художнику мировую известность. Но самая известная его работа — ​"Ухо".

Художник ­как-то заявил: «Возможно, быть человеком вовсе не означает оставаться человеком». Стеларк убежден, что человек будет совершенствовать себя, используя биологические и механические инструменты. Визионер-­ученый облек бы свои прогнозы в текст с графиками и расчетами, художник же сам становится киборгом. Идея вырастить у себя третье ухо пришла ему в 1996 году, первая операция прошла в 2006-м. Сначала в левое предплечье был вставлен специальный имплант, чтобы растянуть кожу. Затем вживлен пористый полимерный каркас, повторяющий очертания уха. Постепенно в этот каркас проросли живые клетки, и ухо стало частью тела. Наконец, художник решил установить в новое ухо беспроводной микрофон, подключенный к Интернету. Правда, вскоре его пришлось удалить из-за опасной инфекции, но Стеларк надеется повторить эксперимент, объясняя свою идею так: ухо станет устройством удаленного прослушивания, например, ­кто-то, находясь в Венеции, сможет услышать то, что слышит ухо в Мельбурне. «Ухо» — ​пример научно-­технологического искусства, художественное высказывание, за которым стоят передовые наработки в сфере медицины и техники. Стеларк пришел к пониманию тела как расширенной операционной системы, имеющей сознание и опыт: «Я мог бы, например, видеть глазами человека, находящегося в Лондоне, слышать ушами другого человека, идущего по Монреалю, а ­кто-то из Токио в это время мог бы дистанционно управлять моей левой рукой, чтобы решить ­какую-то задачу здесь, в Сан-­Франциско. Представьте себе сенсорный опыт, не привязанный к конкретному месту, коже или ощущениям конкретного тела». Преодоление границ собственного тела — ​таким видит будущее Стеларк.

Визуальность или смысл?
«Ухо» Стеларка — ​классический art&science, таких технологически и концептуально новаторских работ немного; часто у искусствоведов возникают сомнения, можно ли отнести ту или иную работу к научно-­технологическому искусству. Дмитрий Булатов, художник, теоретик искусства и куратор Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина (Балтийский филиал), рассказал, что при отборе работ для выставок ориентируется на следующие критерии: наукоемкость проекта; идея и художественный образ; оригинальность; техническое воплощение идеи; художественный уровень.

«Лично мне ближе такой подход, когда акцент делается не на визуальных решениях, имитирующих наукоемкость (приборы, формулы и прочие атрибуты науки), а на представлении динамических процессов или циркуляции информации. В этом состоит исследовательская составляющая работы художника в сфере art&science. Такой подход позволяет демонстрировать не только железяки, которые светятся, издают звуки, играют в футбол и пр., но и результаты аналитической работы. Скажем, можно исследовать построение социальных систем и представить результат в форме обычного постера, но при этом мы можем оценить глубину исследования, которое проделал художник».

Некоторые художники идут еще дальше: применяя научные методы и подходы, создают альтернативные версии реальности, выходя за пределы возможностей науки. Такое направление получило название «спекулятивный дизайн». Яркий пример — ​проект «Я хочу родить дельфина…» японки Ай Хасэгавы. Ее магистерская работа на стыке синтетической биологии и видеоарта в Королевском колледже искусств (Лондон) была посвящена изучению возможности женщин вынашивать краснокнижных дельфинов. После консультаций с биологами и врачами Ай предложила модифицировать плаценту, чтобы межвидовая беременность стала возможной. Художница не только представила макет модифицированной матки, но и сняла фильм о том, как это могло бы быть. Хасэгава поясняла, что она пыталась найти решение двух проблем: удовлетворение материнского инстинкта одиноких женщин в ситуации глобальной перенаселенности и спасение видов, исчезающих в результате, например, рыболовного промысла. «Может ли воспитание этого животного как ребенка настолько кардинально изменить его ценность в наших глазах, что мы не сможем больше употреблять его в пищу?» — ​таким вопросом задается Хасэгава.

Инфраструктура для art&science
Art&science-­проекты не дешевы, поэтому они нуждаются в устойчивой инфраструктуре. И она существует. В известнейшем журнале Nature в 2011 году вышла статья о феномене art&science, рассматривающая две модели работы художника и ученого.

Первая модель — ​гранты. Например, британский инвестиционный фонд Wellcome Trust, специализирующийся на биомедицинских проектах в сфере психического здоровья, инфекционных заболеваний, а также климатических изменений, уже более 20 лет выделяет гранты на совместные проекты художников и ученых; в Лондоне даже открылась галерея, где собраны некоторые из таких работ.

К этой модели можно отнести и арт-резиденции. Например, Академия Schloss Solitude (Германия), куда могут приехать художники или творческие группы, выигравшие стипендии, для реализации своих проектов (в последние годы особое внимание уделяется коллаборациям с учеными). Собственная арт-резиденция с четырьмя разными программами есть даже у ЦЕРНа, казалось бы, далекого от искусства.

Автор статьи в Nature Мартин Кемп приходит к выводу, что гранты — ​это асимметричная модель: ученым достаются деньги, а художникам — ​известность. Наука мало что получает от такого взаимодействия, разве что риск: как пишет автор, «некоторые проекты омрачены верой ученого в то, что ему или ей понравится быть художником», хотя очевидно, что «искусство, как и наука, требует узкоспециализированных навыков, отточенных в течение длительного периода обучения и опыта». «Я бы не стала сводить пользу для ученых от коллаборации с художниками к деньгам. Такие гранты не так уж велики, научные намного крупнее. Есть другие причины, по которым исследователям и инженерам это интересно. Во-первых, желание раскрыть свой творческий потенциал, а во‑вторых, выход из привычных шаблонов мышления: в науке для настоящих прорывов нужно мыслить не так, как все. И работа над арт-проектами может дать ученым свежий и неординарный взгляд на привычные задачи», — ​возражает Ольга Ремнева.

Вторая модель — ​университетские лаборатории. В Nature в качестве примера рассматривается SymbioticA, Лаборатория совместных исследований в области искусства и науки Университета Западной Австралии. М. Кемп так описывает эту модель: «Будучи резидентами собственной лаборатории, художники имеют такой же академический статус, как ученые-­экспериментаторы в кампусе. Лаборатория конкурирует за финансирование внутри университета и за его пределами. Экспериментальная аппаратура и материалы используются научным образом, но результаты исследований не публикуются в том виде, в котором их признал бы ученый. Самым большим достижением SymbioticA стало создание иной институциональной модели и отношения к конечным продуктам».

По схожей модели работает уже упоминавшийся Билл Ворн в Университете Конкордия (Монреаль, Канада). Это примечательный университет. Образовательные программы сосредоточены вокруг трех направлений: инженерия и компьютерные науки, бизнес, искусство. Тем не менее в структуре Конкордии есть и четвертый факультет — ​наук и искусств. Он создан специально для междисциплинарных исследований, поэтому можно сказать, что коллаборация науки, инженерии и искусства — ​это ДНК университета. Б. Ворн имеет статус профессора и возглавляет научно-­исследовательскую лабораторию робоискусства.

Однако Конкордия — ​крупный (45 тыс. студентов, магистрантов и аспирантов), но не самый известный университет. Поэтому примечательнее другой пример — ​Массачусетский технологический институт (МТИ), входящий в пятерку лучших университетов мира. МТИ регулярно проводит для ученых летние школы, направленные на обучение новым формам презентации своих исследований. Более того, с 1985 года активно работает MIT MediaLab, миссия которой — ​"создавать преобразующие технологии, опыт и системы, позволяющие людям переосмыслить и перепроектировать свою жизнь". Важная часть работы лаборатории — ​art&science: художники и ученые совместно пытаются рефлексировать о том, как передовые технологии и научные открытия влияют на общество и людей. Яркий пример — ​группа «Опосредованная материя». Это несколько ученых, инженеров, дизайнеров и студентов, работающих над созданием новых материалов из вторсырья. Пожалуй, самый известный их проект — ​Aguahoja. Группа сумела создать чернила для 3D-принтера на основе хитина, целлюлозы и пектина, то есть органических материалов. По итогам работы появилось семь научных публикаций, а также скульптура, созданная из 5740 опавших листьев, кожуры 6500 яблок и 3135 панцирей креветок.

Также в МТИ есть Центр искусств, наук и технологий (открыт в 2012 году). Он ориентирован на студентов, помогает им создавать коллаборации и пользоваться необходимой инфраструктурой. Так, в 2014 году трое студентов факультета ядерной науки и техники: Келдин Сергеев, Хелен Лью и Ник Лопез — ​в качестве одного из необязательных предметов выбрали музыкальную композицию. У них в лаборатории был сцинтиллятор, фиксирующий частицы разных энергий и излучения разной частоты. Студентов осенило: эту информацию можно представить в виде звуков! Они зафиксировали данные от различных радиоактивных источников (⁶⁰Со, ¹³⁷Cs, тарелки с радиоактивной глазурью и даже от сигарет, содержащих изотопы полония и свинца), с помощью специальной программы перевели эту информацию в электрический сигнал и написали партитуру. В итоге получилось шесть музыкальных треков. Проект называется Gamma sonification. Спустя девять лет британские инженеры представили прибор, позволяющий услышать радиацию и таким образом помогающий операторам, дистанционно управляющим роботами, избегать излишней радиационной нагрузки на дорогостоящую технику. Так арт-проект стал полезной инновацией.

Аrt&science и образование
Вслед за лабораториями и центрами, предназначенными для совместной работы художников и ученых, в университетах стали появляться специализированные магистратуры. В России пионером выступил Университет ИТМО. Затем свои научно-­технологические арт-программы создали Томский госуниверситет и МИСиС, а в ВШЭ, ДВФУ и других вузах появились смежные программы по цифровому искусству.

Программа ИТМО самая примечательная, и дело не в том, что она первая (открылась в 2018 году) и что обучение проходит на английском языке, а в том, что ее архитектура максимально приближена к модели МТИ и SymbioticA. «Сейчас у нас на первом курсе обучаются 30 магистрантов. Это много. Поэтому мы трансформировали программу: теперь после первого семестра магистранты должны выбрать одну из трех специализаций: цифровые миры, робототехническое искусство, биоарт или живые материалы. И если программирование и робототехника — ​это классические направления ИТМО, то появление у нас единственной в России лаборатории биоарта со всем необходимым оборудованием — ​это точка роста для наращивания компетенций всего университета. Разделение на специализации позволяет нам добиться более глубокого погружения студентов в интересующую их область, но выбор они делают после того, как познакомятся со всеми направлениями», — ​объясняет Ольга Вад, руководитель магистратуры Art&Science ИТМО и основатель кураторского агентства NADО.

Наличие сильных кураторов с опытом проведения выставок международного уровня, имеющих личные контакты со звездами art&science, — ​важный компонент образовательной среды. Например, Дмитрий Булатов — ​куратор первой в России выставки «Наука как предчувствие» (Москва, Винзавод, 2009), составитель двух антологий с текстами ведущих художников и теоретиков мира: «BioMediale. Современное общество и геномная культура» (2004, вышла раньше, чем нечто похожее появилось в МТИ) и двухтомника «Evolution haute couture: искусство и наука в эпоху постбиологии» (2009, 2013) — ​стал первым куратором, которому удалось привезти в Россию Стеларка, Джо Дэвиса, проекты SymbioticA и многих других больших художников. О. Вад была куратором и программным директором нескольких фестивалей Политехнического музея, благодаря, в числе прочих, ее усилиям в 2014 году павильон «Космос» на ВДНХ наполнился страндбистами Тео Янсена, в 2017‑м Москва увидела Inferno, а в 2019‑м в Екатеринбурге — ​в рамках Уральской промышленной биеннале — ​для начинающих российских художников Д. Дэвис даже провел мастер-­класс. В течение трех дней американский биолог (и художник) показывал, как с помощью галофилов (бактерий, живущих в условиях повышенной солености) записывать информацию на кристаллах соли. В качестве кодируемой информации было выбрано изображение смерти Кощея Бессмертного из русских сказок.

Стоит вспомнить также Дарью Пархоменко, Ирину Актуганову и других кураторов, усилиями которых перед art&science открыли свои двери Третьяковская галерея, Эрмитаж, Пушкинский и Русский музеи, Гараж и другие лучшие арт-пространства страны. Кураторы помогают начинающим художникам искать себя и оценивать свое научно-­технологическое творчество с точек зрения галерей, фестивалей и медиа.

С магистрантами в ИТМО работают состоявшиеся художники, такие как Дмитрий Морозов (широко известен за пределами России под псевдонимом: vtol:); Алина Черейская, медиахудожник, кандидат технических наук; конструктор музыкальных инструментов Борис Шершенков и другие эксперты. Лабораторию биоарта возглавляет художник, кандидат биологических наук Ипполит Маркелов, сооснователь лаборатории умной архитектуры SA Lab, обладатель престижной премии Europe 40under40 (вручается 40 лучшим молодым архитекторам Европы). Среди магистрантов не только бакалавры с художественным или дизайнерским образованием, но и программисты, инженеры, физики, то есть междисциплинарность как суть art&science поддерживается на всех уровнях магистратуры.

Выпускные дипломные работы редко представляют собой тексты, в большинстве случаев это арт-проекты разной степени готовности. Работы экспонируются в выставочном пространстве Air в центре Санкт-­Петербурга или на партнерских площадках. «Обычно итоговые выставки открываются в конце мая. В октябре предыдущего года, на третьем семестре обучения, начинаются предзащиты: студенты защищают концепцию, методологию и основную проблематику проектов. Далее эксперты оценивают художественное и техническое решения. Важно отметить, что студенты могут получить грант от университета на реализацию своей задумки. Выпускные квалификационные работы в форме арт-проектов доступны и студентам других факультетов. Желающие подают заявки, мы создаем экспертную комиссию, оценивающую концепцию, и в случае высоких оценок помогаем таким студентам», — ​поясняет О. Вад.

В фокусе художников
Канадский культуролог и исследователь медиа Маршалл Маклюэн полагал, что искусство — ​это система раннего обнаружения того, что́ с нами будет. Безусловно, не всякое произведение искусства подтверждает этот тезис, но, взаимодействуя с art&science, думаешь именно о будущем: оно пугает и манит одновременно. Сегодня самые популярные темы художественного исследования — ​взаимодействие человека и машин, генеративные возможности ИИ, новые способы сосуществования с природой и т. д. — ​то есть те же области, которые занимают ведущие места в технологиях, науке и «обычном» современном искусстве. Однако специалисты выделяют совсем другие проекты.

«Самые проницательные художники бегут от мейнстрима, потому что понимают: все самое интересное живет на стыке разных тем и подходов. Мне очень интересно наблюдать за формированием deep media — ​это направление, переосмысляющее материальность и условия, при которых элементы материи обретают техническую форму. Если обычный медиа-арт направлен на создание компьютерных изображений, то deepmedia-­художники анализируют образность с точки зрения влияния на нее геологических элементов hardware (золота, меди, свинца) и пытаются понять, как художник связан с этой материей. Например, мы все знаем, что в крови есть железо. И вот норвежская художница Сесилия Йонссон решила понять: а сколько? Можно ли его извлечь и использовать? Она договорилась с роддомом, получила 35 кг плаценты, высушила ее и при помощи старинных приспособлений для плавки руды — ​горна, наковальни — ​выковала железную стрелку для компаса. Таким образом художница говорит о материнском ресурсе и его способности направлять нас по жизни. Отсюда — метафора компаса. А голландец Мануэль Белтран с командой инженеров создал костюм, преобразующий тепло человеческого тела в электричество, и полученные ватты направляет на майнинг криптовалюты. Это не просто дань мейнстриму, а необычное исследование тела как капитала в эпоху, когда машины вытесняют человека с рынка труда», — ​рассказывает Д. Булатов.

Искусство — ​это наука, ставшая ясной, уверял Жан Кокто. Вероятно, этот французский мыслитель имел в виду научно-­технологическое искусство. И вероятно, это лучшее определение аrt&science.