Приходи на уран посмотреть

Осенью 1991 года Союз распадался. Производственные связи разваливались, на территории Казахстана осталась масса предприятий ядерного топливного цикла, которые раньше входили в Минсредмаш, а теперь оказались предоставленными сами себе.

Я тогда работал гендиректором производственно-­геологического объединения (ПГО) «Волковгеология». Оно состояло из пяти специализировавшихся на уране геологических объединений и экспедиций, работавших в советское время в Казахстане. Осенью 1991 года у меня в кабинете раздался звонок по правительственной связи, и заместитель премьер-­министра Кадыр Каркабатович Байкенов попросил меня приехать к нему. При встрече он сказал: «Есть мнение поручить тебе заняться созданием рыночной структуры, которая объединила бы все предприятия атомной отрасли Казахстана». Я изумился: я же геолог, а тут вся отрасль! Это новый уровень, неожиданное для меня поручение. Байкенов дал мне сутки на размышление.

Почему я сомневался? Мы были так воспитаны: оставить свой коллектив было для нас равносильно тому, чтобы предать его. Как быть с коллективом, избравшим меня гендиректором? Но с другой стороны, я понимал, что атомную структуру должен возглавить человек, знающий урановую отрасль и всей душой болеющий за ее сохранение. К тому же если сейчас не собрать все воедино, «Волковгеология» останется без заказов и отрасль умрет. Подумав обо всем этом, я согласился, но поставил одно условие: я остаюсь на год гендиректором «Волковгеологии». И это решение оказалось очень правильным, потому что нам на административные расходы не дали из бюджета ни копейки, мы с первого же дня должны были жить только за счет своей деятельности, которой не было. А так у меня появилась возможность выделить для новой структуры помещение, столы-­стулья, телефонную связь, транспортное обеспечение. Кроме того, я чувствовал: стоит мне уйти, отношение коллег из «Волковгеологии» станет совсем иным, и вряд ли можно будет рассчитывать на эффективную помощь. Более того, мало кто верил в успех создаваемой корпорации. Даже ветераны «Волковгеологии» прямо высказывались против этой затеи.

В декабре 1991 года по инициативе вице-премьера Казахстана Кадыра Байкенова было созвано собрание, на котором было решено: мы создаем корпорацию. Придумали ей название — ​КАТЭП, сокращение от «Казатомэнергопром». Кого только не было на собрании! Из крупных — ​представители Прикаспийского горно-­металлургического (ПГМК), Целинного горно-­химического (ЦГХК), Мангышлакского энергетического (МАЭК), Ленинабадского и Киргизского горнорудного комбинатов (два последних имели в подчинении объекты по добыче природного урана на территории Казахстана), Ульбинского металлургического завода (УМЗ), специализированных организаций: Прикаспийского, Степногорского, Иртышского управлений строительства, Иртышского химико-­металлургического завода (ИХМЗ), Серебрянского завода неорганических производств и целого ряда других организаций, прямо или косвенно связанных с урановой отраслью.

Валериан Шеманский, который долгое время был первым секретарем горкома в Шевченко (сейчас — ​Актау, там расположен БН‑350. — ​Прим. ред.), и Геннадий Исаков, заместитель гендиректора ПГМК, предложили провести учредительное собрание на Прикаспийском горно-­металлургическом комбинате. 25 января 1992 года мы учредили корпорацию КАТЭП.

Между двумя собраниями, в первой декаде января, нас пригласил президент Казахстана Нурсултан Назарбаев. Я рассказал ему о КАТЭП, о предприятиях атомной отрасли, ядерном топливном цикле, принес схему ЯТЦ. Он внимательно ее рассмотрел и попросил оставить. Я тогда понял, что президент не знал, какое место занимают наши предприятия в ядерном топливном цикле, как он устроен. Меня поразило, насколько все было засекречено.

Первоначально КАТЭП представлял собой «корпорацию трех депутатов». В ней работали я, Валериан Шеманский и Кажмурат Нагманов — ​все трое были депутатами Верховного Совета Казахстана. Еще я называл ее клубом филателистов, потому что реальных полномочий у нас почти не было. Конечно, в корпорацию вошел ряд предприятий, но уставы им утверждал министр промышленности. Мы не имели права назначить или снять директора, вынести ему дисциплинарное взыскание. Мы даже отчет с директоров не могли затребовать. Нас спрашивали: «А вам зачем?» Доходило до того, что желтый кек выставляли на обычную товарную биржу, и приходилось подключать правоохранительные органы, чтобы это прекратить. Собственность предприятий была не у КАТЭП, а в госимуществе, нам она была только передана в управление.

И, конечно, мы не имели никакого понятия об урановом рынке. Какие-то представления о нем нам помогла получить поездка в США. Ее организовал Орен Бентон, глава американской компании Concord Group. Ее «дочка», Nuexco Trading Co, занималась продажами урана. Поехали директора предприятий Украины, Таджикистана и мы. Для меня поездка оказалась очень полезной. Нам читали лекции, и тогда впервые я начал понимать, что такое урановый рынок. Стал вникать, как он устроен, как развивается, какие законы там работают.

Ездили мы и на добывающее предприятие, правда, не урановое, а золотое, но это тоже было полезно. Я начал думать о том, что ПГО «Волковгеология» нужно искать объекты для кучного и чанового выщелачивания — ​раньше такие методы в Казахстане не применяли.

Дамоклов антидемпинг и поиски контрактов
В США мы узнали, что против Советского Союза было инициировано антидемпинговое расследование, которое перешло на постсоветские страны, в том числе Казахстан. Когда я вернулся домой, наш МИД это подтвердил. Вышло забавно: МИД получил соответствующее письмо, но не знал, куда его передать. Даже правительство не знало, что делать. Пришлось, конечно, нам вплотную этим заняться, иначе у нас возникли бы проблемы со сбытом в США.

Помогала нам в этом юридическая фирма Shearman & Sterling. Мы работали с Томасом Уилнером, прекрасным юристом, который использовал все возможности закона. Его идея заключалась в том, чтобы приостановить процесс. Выиграть его мы бы тогда не смогли, потому что были страной с нерыночной экономикой: электроэнергия у нас стоила две копейки, дизтопливо — ​восемь. По этому же пути потом пошли и Россия, и Узбекистан.

Приостановка антидемпингового расследования сыграла свою роль: наши квоты на поставку продукции в Штаты были привязаны к рыночным ценам и пересматривались дважды в год. Эта норма не использовалась, но у нас хотя бы формально было право на пересмотр. Позднее нас признали страной с рыночной экономикой, и антидемпинговое расследование было прекращено.

Процессы затевали не только против урановых предприятий. Против Ульбинского металлургического завода, который производит бериллий, выступила компания Brush Wellman, один из крупнейших в мире производителей бериллиевой продукции. Я попросил Shearman & Sterling помочь и Ульбе. В итоге мы выиграли процесс, Brush Wellman потом стали даже набиваться к нам в партнеры. Мы подписали с ними соглашение о сотрудничестве.

В феврале 1992 года Россия полностью отказалась от казахстанского урана. Это была огромная проблема, ведь мы всегда поставляли уран российским предприятиям, другого рынка сбыта у нас не было. Что делать? Предприятия продолжали работать «на склад». Я не знаю, как они выживали. У КАТЭП в феврале штат не был сформирован — ​не было средств, специалисты не соглашались перейти на работу в корпорацию. Помогли директора предприятий, у которых положение было получше: одни передали в наш уставный фонд компьютеры, другие — ​деньги. Но деньги быстро закончились, пришлось торговать чем попало — ​даже водкой! — ​чтобы заработать хоть какие-то деньги на зарплаты сотрудникам.

Надо было искать контракты
Первые покупатели приехали от Бентона — ​он хотел расширить торговлю ураном. Nuexco Trading Co даже офис хотели открыть в Казахстане. Мы сделали расчет, поняли, что предложение не слишком выгодное, и не стали заключать контракт.

Летом к нам обратились представители Nukem Ink. Это американский филиал крупной германской компании. Зашли они через правительство, познакомились, а потом пригласили в США всех директоров наших уранодобывающих предприятий. Там компания организовала развлекательную программу и настойчиво порекомендовала подписать контракты. Директора и подписали.

Я был в командировке, вернулся — ​и В. Шеманский показал мне контракт, по которому практически весь наш уран уходил Nukem. Собственниками урана тогда были уранодобывающие предприятия, но КАТЭП был их торговым агентом и единственным экспортером. Пришлось пошуметь, а главное — ​настоять на изменениях условий контракта. Базовое количество поставляемого ежегодно урана было уменьшено почти вдвое, в контракте остались только Степное и Центральное рудоуправления, были изменены условия оплаты, поставки и др. Но срок контракта — ​до 31 января 2000 года — ​остался без изменений, и это успокоило Nukem.

По-другому поступить я не мог. Во-первых, мы тогда уже вели переговоры с австралийской Energy Resources of Australia (ERA) о более выгодных условиях. Коме того, по так называемым «дедушкиным» контрактам ERA, которые вошли как секретное приложение в антидемпинговое соглашение с Департаментом коммерции США, мы могли поставлять уран на рынок США, минуя установленные квоты. Наконец, с самого начала мы стремились найти возможность поставлять уран потребителям прямо, а не через трейдинговые компании. Однако знакомство с Nukem переросло в более тесное и продуктивное сотрудничество в урановом бизнесе, в том числе по поставкам диоксида и гексафторида урана на мировой урановый рынок.

Несколько слов о контракте, который мы подписали с ERA. Это уранодобывающая компания, владевшая в Австралии рудником Ranger (ее позже стал контролировать Rio Tinto). Для ERA соглашение с нами было выгодным: на тот момент цены упали до $ 7−8 за фунт. Вряд ли они нашли бы где-то еще такую себестоимость, как у нас. В итоге ERA поставляла уран по контрактам, заключенным по старым ценам, но исполняла обязательства, продавая не свой, а наш уран. Их собственное производство упало чуть ли не вдвое. В заключенных с КАТЭП контрактах было записано, что, пока цена низкая, ERA будут платить нам больше, но когда она вырастет, то мы начнем возвращать эту переплату.

Первая отгрузка по контракту с ERA из-за антидемпингового расследования прошла лишь в октябре 1992 года. Появились первые деньги, стало чуть легче.

Иногда во время переговоров — ​не только с Nukem, но и с другими иностранными компаниями — ​становилось обидно. Мы же знали, под какой процент они у себя берут — ​LIBOR (эталонная ставка предложения на рынке межбанковских кредитов в Лондоне. — ​Прим. ред.) + 1−1,5 %, а нам они предлагают LIBOR + 9 %. Тем не менее соглашались и на такие условия — ​в Казахстане тогда не было инвестиционных структур, а банки предлагали краткосрочные кредиты в валюте под 25 %. И девальвация была вполне осязаемым риском. Как выживать при таких вводных? Мы сдерживали эмоции и скрепя сердце подписывались под условиями, которые нам диктовали иностранцы.

С ERA нас познакомил Джеймс Гиффен, владелец «Меркейтора» — ​главное действующее лицо «Казахгейта» — ​коррупционного скандала вокруг президента Назарбаева. К нему и его компании можно относиться по-разному, но тогда он нам очень помог. Он же нас познакомил с Томасом Неффом, сыгравшим не последнюю роль в заключении контракта ВОУ-НОУ, и с фирмой Shearman & Sterling, которая упоминалась в связи с антидемпинговым расследованием.

Сотрудничество с крупными компаниями
Следующая задача, которая перед нами стояла, — привлечение крупных компаний, готовых инвестировать в развитие урановой отрасли.

Весной 1992 года мы познакомились с американским бизнесменом Майклом О’Коннором. Он пообещал привезти настоящих производителей урана.

Надо сказать, что нам важны были не только инвестиции. Во время той поездки в США, которую организовал О. Бентон, мы выяснили, что антидемпинговый процесс был инициирован крупными компаниями: канадской Cameco и французской Cogema. Не напрямую, правда, а от имени принадлежавших им предприятий на территории США. Поэтому мы хотели, чтобы обе компании из наших конкурентов и противников превратились в партнеров и союзников.

Майкл О’Коннор сдержал слово — привез представителей Cameco и германской Uranerz в июле-августе 1992 года. Но вот проблема: они хотели посмотреть геологические материалы (карты, разрезы), а я не мог их показать — все было засекречено. Я пробую объяснять «на пальцах» — они не верят и не понимают, в чем проблема: у них-то это не секретная информация.

В итоге я, посоветовавшись с контролирующими органами, просто закрыл названия и привязку к местности месторождений урана — и на следующий день, пригласив канадских и немецких специалистов, презентовал им геологические материалы по отрабатываемым месторождениям. У них сразу появился интерес, они захотели посмотреть всё на местности, пообещали даже самолет оплатить. Ладно, полетели. Прилетаем — а они уже знают, куда идти, где какой цех — видимо, спутниковые снимки смотрели. Подходят к приемнику продуктивных растворов — и по цвету определяют содержание урана.

Экскурсией канадцы остались довольны, и уже в марте 1993 года мы подготовили проект соглашения. Правда, Cameco хотела получить эксклюзивные права на сотрудничество с Казахстаном, чтобы мы не могли создавать СП с другими компаниями. Но Кажмурат Нагманов жестко отстаивал нашу позицию, поэтому интересы Казахстана в договоре были учтены. В итоге КАТЭП, Cameco и Uranerz получили по трети в СП. Потом эти компании слились, и доля Cameco увеличилась до двух третей. Правда, мы все-таки изменили условия: стало 60% у канадцев, 40% у нас. Как бы то ни было, мы подружились.

У Cameco возникла проблема с получением лицензии. Нашлись влиятельные персоны, которые хотели получить выгоду от работы СП. Этого я никак не мог допустить, борьба доставляла много проблем, процесс получения лицензии тормозился. Он завершился только в 1999 году. В 2001 году предприятие получило первую продукцию и с тех пор успешно работает.

Что касается Cogema, у президента Казахстана Н. Назарбаева были налажены отношения с Францией. У него советником работал Алекс Москович, ранее работавший советником де Голля (отец Алекса родился в России, в 1920‑х эмигрировал во Францию). В 1990‑х годах А. Москович помогал готовить новую редакцию Конституции Республики Казахстан, принятой в 1993 году.

Меня познакомили с А. Московичем и поручили найти интересный урановый объект. Что ж, мы его нашли. Вскоре в Казахстан приехала большая делегация во главе с президентом Франции, и мы встретились с президентом Cogema Жаном Сиротой. Началась предметная работа по созданию СП. С представителями Cogema мы создали его быстрее, чем с канадцами, — ​французы были более заинтересованы в этом. Сначала они получили права недропользования на одном объекте (Центральном Мойынкуме), потом им выдали разрешение еще на одно месторождение — ​Торткудук, уже при «Казатомпроме». Я бы им этот объект не отдавал, сам разрабатывал. Но меня не спросили. У них получилось хорошее предприятие. Мы тесно сотрудничали, вместе отрабатывали различные технологические моменты. Например, начали использовать более выгодную пероксидную технологию получения первого товарного продукта — ​желтого кека, чистота которого соответствовала требованиям Американского общества по испытанию материалов (American Society for Testing and Materials, ASTM). Его можно было экспортировать сразу, без дополнительных затрат на получение закиси-­окиси урана на Целинном или Кара-­Балтинском комбинатах. Побывав в Port Hope, конверсионном предприятии Cameco, я убедился, что закись-­окись им не нужна, достаточно желтого кека. Кстати, химически правильное его определение — ​урановые соли. Это диуранат натрия или тетрааммоний уранилтрикарбонат, в зависимости от технологии осаждения урана.

В сентябре 1993 года я сделал доклад на ежегодном заседании Лондонского уранового института. Моей целью было заявить о ресурсных возможностях Казахстана и привлечь инвесторов. Доклад вызвал огромный интерес: участники заседания в проходах стояли, чтобы услышать его, задавали много вопросов. Помню, был курьез: один из представителей Германии как бы небрежно спрашивает: «Какая у вас себестоимость добычи?» Моя помощница и переводчица Айман шепчет: «Этого нельзя говорить, нельзя!» Я и сам это знал и ответил: «Нас устраивает». Все, конечно, посмеялись.

Мой расчет оправдался: нами заинтересовались различные компании и организации, стали выстраивать сотрудничество. Например, уже в 1994 году приехала делегация из «Евроатома», мы их провезли по всем нашим предприятиям. Представители «Евроатома» убедились, что мы не используем труд заключенных, соблюдаем экологические требования, реальное производство и запасы урана соответствуют заявленным. Это было необходимо, чтобы получить квоту для Казахстана на поставки урана на европейский рынок — ​до этого действовала общая квота для всех стран бывшего СССР. После этой поездки мы заключили прямой контракт с бельгийской компанией Synatom.

Выстраивали мы сотрудничество и с «Атомредметзолотом». Договорились было создать СП, подготовили документы, даже деньги выделили в правительстве РФ, но тут в России началась предвыборная кампания, деньги эти у нас забрали и потратили на выборы. С АРМЗ мы договорились по месторождению Заречному — они сами его попросили. Я тогда удивлялся, что АРМЗ заинтересовались именно Заречным: это геологически сложный объект, на нем должны работать очень грамотные геологи, чтобы правильно отрисовывать положения рудных тел, иначе можно получить пустые скважины.

Нурсултан Абишевич Назарбаев постоянно держал в поле своего внимания состояние и успехи атомной отрасли Казахстана, в том числе и перспективы развития атомной энергетики. Например, посещая Актау, он часто заезжал на Мангышлакский энергокомбинат.

В июне 1995 года, во время официального визита президента в Индонезию, я оказался в составе группы сопровождавших его бизнесменов. Визит прошел успешно, мы с коллегами выполнили поручение главы государства по открытию торгового дома Казахстана в Индонезии. На обратном пути Нурсултан Абишевич подошел ко мне и неожиданно спросил, что я думаю о возможности развития ядерной энергетики в Казахстане и с кем в этом случае лучше сотрудничать — ​с Россией или Францией. Я замялся, президент предложил мне подумать. Позже перезвонил и повторил вопрос. Я ответил: считаю, что сотрудничество с Россией более перспективно. Почему? Во-первых, все кадры для атомной отрасли готовятся в России. Во-вторых, нет языкового барьера — ​все инструкции на русском, проще делиться знаниями. В-третьих, российские реакторы не менее надежны, чем французские. Кроме того, проще будет наладить все процессы, связанные с производством ядерного топлива из казахстанского природного урана, переработкой и утилизацией радиоактивных отходов. На этом наш разговор закончился.

Подготовка кадров
В начале 1990‑х годов начался серьезный отток кадров из Казахстана, в том числе из урановой отрасли. Людей не хватало, поэтому уже в 1994 году мы начали переговоры с Томским и Уральским политехническими институтами о подготовке специалистов в области разведки, добычи и переработки урана. С Уральским не сложилось, а с Томским мы подписали договор о сотрудничестве. Мы не хотели брать экспатов: они отработают три года и уедут. Делали ставку на местные кадры. Формы сотрудничества с вузом были разными. Во-первых, профессора читали лекции казахстанским студентам в Казахском национальном техническом университете. Во-вторых, мы приглашали выездную приемную комиссию. Она приезжала, мы собирали ребят из рудничных поселков, проводились письменные вступительные экзамены, ответы запечатывались и вскрывались в Томске. Поступившим предприятия платили стипендию. Ребята возвращались, становились инженерами, старшими, главными специалистами, руководителями предприятий. Затем форматы сотрудничества расширились: были открыты курсы повышения квалификации, курсы подготовки и переподготовки профильных специалистов на базе высшего образования. Система успешно работает до сих пор.

Для рабочих мы создали учебный комбинат. Руководитель Кара-балтинской лаборатории Людмила Евтеева разработала учебные программы, мы оснастили комбинат необходимым оборудованием, пригласили преподавателями наших же пенсионеров — ​а где их еще брать? — ​и готовили аппаратчиков, компрессорщиков, дизелистов, помощников бурильщиков и бурильщиков. Перед началом занятий каждый рабочий тестировался, чтобы понять его уровень, на основе тестов формировали группы. Все это позволило снять проблему недостатка кадров.

Проблемы производства
В 1993 году выручка появилась, но производство начало падать. Производственные связи были нарушены, не хватало химреагентов: серной кислоты, аммиачной селитры, кальцинированной соды и др. Начались длительные простои, директора некоторых предприятий стали искать личную выгоду от заключаемых контрактов.

Стало понятно: надо менять структуру компании, потому что решить такие проблемы, когда ответственность есть, а прав нет, невозможно. 31 августа 1993 года вышло постановление правительства о создании АО «КАТЭП», и полномочий у нас стало больше. Теперь уже мы назначали директоров, утверждали уставы предприятий. Создали департамент по снабжению и определили на первое время около 30 ключевых позиций, которые закупали сами. Позднее обеспечение рудоуправлений химреагентами и основными материалами полностью взял на себя КАТЭП.

Еще одной проблемой были отключения электроэнергии. Энергетические компании были приватизированы, и наши предприятия они могли отключить, даже если у нас не было долгов, а у других были. А отсутствие электричества — ​это полностью остановленный процесс, потому что не работают электронасосы, а после включения их надо заново подключать, раскручивать — ​тоже потери. Мы вынуждены были даже подгонять крановую установку на базе КрАЗа и от нее запитывать хотя бы насосы, откачивающие фекалии в канализационной системе рабочих поселков. В какой-то момент рабочие рудоуправления № 6 меня спросили: «Виктор Григорьевич, вы нам честно скажите, нам уезжать или остаться? Будет лучше или нет?» Пообещал им, что будет лучше, попросил остаться. Лучше стало, но не сразу.

Очередной проблемой стала заморозка счета Ульбинского металлургического завода, где хранился диоксид урана. Из-за этого экспортная выручка от его продажи шла не на счет завода, а в подставные структуры. Предприятиям же КАТЭП, которые имели на нее право, ничего не доставалось.

Самое тяжелое время наступило в 1996 году, когда интересанты начали тормозить выдачу лицензии Cameco, а в КАТЭП зачастили проверки. За год их прошло больше тридцати! Признаюсь, у меня возникало желание все бросить. Умные люди мне говорили: «Виктор, сейчас у тебя одни проблемы, а когда появятся доллары, жди желающих их забрать». Так и вышло.

В сентябре 1996 года ко мне пришел Жагаушты Набиев. Он возглавлял компанию «Казахстан Коммерция», но представился как представитель «Казкоммерцбанка» («Казкома»), который долго был системообразующим банком Казахстана. Ж. Набиев предложил создать урановую компанию, оставив за ее пределами непрофильные активы: Серебрянский завод неорганических производств (выпускавший фильтры для танков), Иртышский химико-­металлургический завод, строительные организации. Финансовым оператором должен был стать «Казком», президентом КАТЭП — ​другой человек. Я согласился.

Вместе с Евгением Фельдом, заместителем председателя «Казкома», стали готовить документы. Решили назвать компанию «Казатомпром»: приставку «энерго-», я оставил в уме на то время, когда в Казахстане появятся свои АЭС. Новое предприятие просуществовало недолго: стало понятно, что надо создавать национальную компанию — ​ее учреждают по указу президента, и у нее больше полномочий.

«Казком» пригласил президентом Багдата Шаяхметова, директора Усть-­Каменогорского титано-­магниевого комбината. Ему доверял Нурсултан Назарбаев, поэтому он мог быстро решать все вопросы. С Б. Шаяхметовым у нас установились отличные отношения, он мне полностью доверял: приедет, посмотрит документы, спросит, как дела, отдаст распоряжения и уезжает. С ним мы довели АО «Казатомпром» до Национальной акционерной компании «Казатомпром» (НАК «Казатомпром») — ​указ о ее создании был подписан 14 июля 1997 года.

В марте 1998 года Б. Шаяхметов оставил должность президента НАК «Казатомпром». А в апреле того же года министром энергетики индустрии и торговли стал Мухтар Аблязов. Он был другом другого Мухтара, Джакишева, и приложил все усилия, чтобы Джакишев стал главой «Казатомпрома». В сентябре 1998 года ему это удалось.

Работа с Джакишевым
Главная заслуга М. Джакишева, на мой взгляд, в том, что он за счет своего административного ресурса смог отодвинуть от компании всех прохиндеев. За ним стояли такие люди, что его никто не мог тронуть. Вскоре после прихода М. Джакишева счет УМЗ разморозили, на него стали приходить деньги. Помню, мы тогда сразу выплатили зарплату за несколько месяцев — ​такая радость была у людей! Кроме того, М. Джакишев пресек не очень красивую операцию, которую планировали «Казком» и Ж. Набиев. Аналогичную провели в отношении «Казцинка» в 1997 году. Предприятию дают кредиты, которые оно погасить не может, провоцируется искусственное банкротство, потом находится партнер, который гасит все задолженности и становится основным акционером новой компании. Такая же задумка, по-видимому, была и в отношении «Казатомпрома». М. Джакишев сумел предотвратить финансовый крах компании и организовал нормальные кредиты от зарубежных банков. В новых условиях вполне можно было рассчитаться с этими кредитами за счет выручки от реализации диоксида и гексафторида урана по вновь заключенным контрактам.

С М. Джакишевым я проработал до августа 2005 года. Конфликтов у нас не было, отношения между нами всегда были уважительные, деловые, но в какой-то момент его команда дала мне понять, что они справятся без меня. Я уехал в Россию. Некоторое время проработал в Институте физики земли им. О. Ю. Шмидта, затем — ​в «Базовом элементе». Сейчас работаю в «Русбурмаше», помогаю готовить методические документы (инструкции, рекомендации) для подземного выщелачивания с учетом опыта работы в «Казатомпроме».